Млечный Путь - [177]

— Как перейдем в новый дом, старую хату я снесу. Гнилье — в печку, а что покрепче — сгодится в хозяйстве.

Его радовало уже одно то, что когда-нибудь он будет пилить на дрова гнилые бревна из стен старой хаты. За последние годы и весь поселочек отстроился и перестроился. Кто продолжал жить в старой хате, тот и новую без спешки поднимал, венец к венцу, где-нибудь на облюбованном месте. А кто жил уже в новом доме, тот за старье не держался, пускал на слом. В конечном счете, как было в поселке шесть хат, так и осталось. Можно было перебраться в новую деревню, что вольно размахнулась посреди поля, но люди в этом уголке привязались к обжитому месту и устояли против соблазна. Антон Крамаревич был счастлив еще и тем, что наконец порвал со службой, которой не принимала его душа, и осел на земле в родном углу.

Это был человек тихий, добрый и справедливый. О нем говорили, что он и козявки без нужды не раздавит. Но, каков он там ни был, настало вдруг время, когда все его хлопоты и труды пошли прахом и ничего ему больше не осталось, как сделать попытку снова вернуться к той своей давней мечте. Да и мечта, надо сказать, потеряла былую привлекательность и не сулила ничего, кроме досады и новых разочарований. Сам Антон Крамаревич винил во всем Александра Сущевича, нового в здешних местах человека. Возможно, он был прав, а может, прямой вины Александра Сущевича тут и не было. Этот человек, как мог и насколько позволяла его не больно светлая голова, пытался удержаться на той высоте, куда вынесла его бурная в то время жизнь, и вовсе не думал о том, что это может худо обернуться для Антона Крамаревича. Как бы то ни было, это обстоятельство надо принять в соображение.

Александр Сущевич был тех же лет, что и Антон Крамаревич, но на этом общее между ними и кончалось. Антона Крамаревича можно было отнести к людям не очень большого размаха. Ну, скажем, для которых растрясенная на дороге солома — уже большой ущерб. Он вырос на хлебе, каждая крошка которого была на счету. Так складывалась эта натура. Да будет известно, что выношенная им мечта о светлом, просторном и удобном доме, мечта, ставшая потребностью, была ничем иным, как бунтом, смелым порывом в будущее. Не надо забывать животворного воздействия тех лет, когда «кто был ничем, тот становился всем».

Александр Сущевич был родом из захолустного городка и из семьи, в которой истово верили, что важнее всего на свете везение и удача, что на этом и держится человеческая жизнь. Отец Сущевича, не в пример старому Крамаревичу, земли не пахал и хлеба не сеял, а пускал в ход какую-то жалкую копейку и хотел положить в карман две. Он не возводил стен и не мостил дорог, а приторговывал всем, что можно было купить и перепродать. Мелкий перекупщик — этим все сказано. Молодость Александра пришлась на первые годы революции, и ее мощный поток втянул его в свою стремнину. Он, как и каждый в ту пору, сам выбирал для себя дорогу. В отличие от тысяч молодых людей, он никакими рабфаками и техникумами не соблазнился, а с легкой душой примкнул к тем, кто сразу хотел взять быка за рога, добиться для себя выгод и положения. Хлопец ловкий и старательный, он не захотел пребывать в подчинении, когда можно самому встать во главе. Даже отец диву давался: как он, такой молодой, сумел пролезть в начальники волостной милиции.

Для начала он конфисковал самогонные аппараты, а потом пристрастился к гладким речам и поднаторел в этом деле. Месяц за месяцем, год за годом — и он, глядишь, усвоил кое-какие мысли великих людей, предпочитая брать их не столько справа, сколько слева. Словом, лет через пять своей служебной деятельности он мог, не моргнув глазом, полезть в спор, и даже философский, с кем угодно. «Все течет, все изменяется». Он и это взял на вооружение. И однажды — как один из деятелей районной власти — выступил на выпускном вечере в средней школе. Неизвестно, по какому поводу, но он долго толковал о том, что, мол, в одной прочитанной им книге сказано, будто некто после десятилетней отлучки вернулся в родные места и не застал там никаких перемен — все было на прежних местах, все по-старому.

— Учитесь, — обратился он к выпускникам, — видеть правду жизни диалектически, а не так, как этот автор, у которого ничто не течет и не изменяется, а даже через десять лет остается на прежнем месте.

Никто в его речи ничего не понял, однако для самого него она имела большое значение. После торжественной части были танцы, и он с пылом танцевал, отдавая предпочтение некоей тихой и высокой девушке. Она оказалась дочерью местного аптекаря, и беда ее была в том, что, прочтя к этому времени много книг, она толком ни до чего не дочиталась, а лишь привела в возбуждение свой дремавший прежде ум. Вследствие этого она сразу сообразила, что Сущевич высказывается в философском плане, а что там и как — дойти до этого в тот вечер она была еще не в силах. Словом, эта добрая сердцем и простая душою девушка с того вечера стала думать о Сущевиче как о человеке, достойном восхищения. Святая наивность! Она хотела после десятилетки ехать учиться дальше, но тут мечты ее юности зашли в тупик. Короче говоря: осенью того же года она стала его женой, а ровно через год родился Коля — тот самый Коля, который сейчас в надежде, что это его отец скрытно появился здесь и живет в ближней к лесу старой, в три окна хатке, пробирался к ней, оглядываясь и мелко перебирая ногами.