Млечный Путь - [11]

Бушмар терпел и дождался конца. Было уже за полночь, когда он увидел поляка одного. Тот шел дорогою, оставляя в стороне лес. Бушмар лесом обежал круг и пошел навстречу. — Кто? — окликнул поручик.

— Человек! — крикнул в ответ Бушмар, поднял руки вверх и так стоял на дороге.

Поручик подошел, держась за револьвер.

— Сконт?[7]

Бушмар, как стоял, так и бросился вперед и саданул кулаками поручику в грудь. Тот лишь осел Бушмару под ноги, и дух из него вон.

Может, и были бы основания заподозрить Бушмара, убеги он куда-либо дня через два из дому. Назавтра после убийства поручика нашли посреди дороги и следствие принялось трясти каждую хату. Побывали и у Бушмара, но не было никаких доказательств его вины, разве что следы на снегу сворачивали с дороги к его хутору. Однако же следов было много, и мало ли куда и зачем ходят люди напрямик, чтобы ближе было? Но долго Бушмар не сидел дома. Когда на третий день явились, чтобы арестовать его, в хате застали одну мать. Она причитала и стонала, что Лявон поехал к двоюродному брату и вернется дня через четыре, что брат живет далеко, верст за тридцать, «тоже на аренде у ясновельможного князя». Ее полоснули несколько раз нагайкою, допытываясь, где живет тот Лявонов брат.

Арестованная Амиля рассказала все: как часа за три до прощания с польским офицером она виделась с Бушмаром, а потом «провела вечер в хате и на улице с паном поручиком». Месяца через два ее выпустили, а Бушмара и у брата не нашли — он, чуя беду, надежно спрятался.

Так дело и тянулось до самого польского отступления, когда Бушмар смог вернуться. Перед отступлением поляки хутор его потрепали, но мать и без того запустила хозяйство, не было у нее сил управляться одной.

Никому Бушмар ни в чем не признался, даже Амиле, которая, как только вернулся Бушмар, сама пришла к нему, бледная и встревоженная. Взгляд ее был покорный и ласковый, но именно этот ее взгляд и отвратил тогда от нее Бушмара.

— Не я убил, — сказал он и матери.

И мать в том была уверена, — что сын ее не виноват. Время прошло, и о темном событии лишь изредка вспоминали люди. Бушмара же, можно сказать, никто теперь и не подозревал.

Второй раз Амиля пришла к нему уже как-то под осень. Необычная для нее, лихорадочная смелость была в глазах ее. Возбужденность заметна была в ней необыкновенная.

— Я пришла спросить у тебя, Лявон…

— Спрашивай.

Он чуть-чуть обнажил зубы в нарочитой усмешке.

— Выходить мне замуж? Тут ко мне сватается один…

— Если хороший человек попался, дак выходи.

У нее была слабая надежда на какой-то другой ответ его. А после такого она прикусила губу и ушла, не мешкая. Он уверил себя, что правильно поступил, напустил на себя веселость, выбрался на пару дней к тому самому двоюродному брату. Теперь он целиком отдался восстановлению своей запущенной хозяйской берлоги.

Амиля же, может, и назло Бушмару, вняла его совету. Человек оказался неплохой. Она вышла замуж месяца через четыре после последней своей встречи с Бушмаром. В этом замужестве у нее родился сын.

IV

Бушмарова мать совсем ослабела. Среди ночи он устроил на возу сиденье и поехал к брату. В поле по-настоящему устанавливалась весна. Нетерпеливые хозяева начинали бороновать.

В полночь в поле было темно и холодно-парно. Бушмар выбирался из оврагов медленно. Обочь дороги белели землемерные колышки и межевые столбы: еще до возвращения Бушмара из армии деревня прижала его к самому лесу и вклинилась в его луга.

Он сперва пытался не поддаваться. Но разговаривал он только со своими соседями — иметь дело с начальством, пусть даже с самым маленьким, было для него горше всякой муки. Он тогда начинал заикаться от желания высказать все сразу. Путал слова, умолкал и начинал сначала.

— Чего это залезли сюда? — спрашивал он злой скороговоркой и указывал рукой на лес.

— А как же? На то обрезка, — отвечали ему.

— Это почему? — снова переспрашивал он.

Молчали.

— Это почему? Что у меня — лишнее есть, что ли? Может, вы и на ту сторону леса полезете?

— Может, и полезем.

— Кто аренду платил, а кто полезет! Это почему?

С братом они приехали на следующую ночь. Вновь белели у дороги межевые столбы и землемерные колышки.

— Во, — показал рукой Бушмар.

— Ага, — отвечал брат.

Больше они ни о чем не говорили и въехали в лес молча.

Брат был очень похож на Лявона, но ростом был ему, высокому, всего до плеча. Бушмар подстригал усы, а тот закручивал в стрелки, торчащие в стороны. Разговаривали братья между собой мало и без слов хорошо понимая друг друга.

Назавтра совсем разладился обычный ход жизни на Бушмаровом хуторе. Пополудни пришлось Бушмару идти в деревню просить у людей помощи. Кое-кто из сельчан откликнулся на его просьбу. Пришел и старый Винценты, который знал всякие костельные обряды. Гроб делали сами Бушмары, а Винценты молился по кантычкам — спел несколько раз «Ангел господен» и «Аве Мария». Затем Бушмары вдвоем свезли гроб в местечко, в костел. Вернулись поздно. А на следующий день собрались все на чистой половине Бушмаровой хаты на поминки. Винценты пришел с женой, за хозяйку была Амиля. Когда сели за стол, Винценты сотворил поминальную молитву, запел, как вчера, «Ангел господен», все подтягивали. Даже сам Бушмар подал свой, словно из-под земли, голос.