Миссис Хемингуэй - [59]
Марта залпом приканчивает свой скотч.
В темноте подвала постепенно проступают очертания предметов: довоенные чемоданы и саквояжи, брошенные бежавшими туристами, свернутые флаги, стопки старых меню, банки с горчицей и склянки с уксусом. Вдоль стены выстроилась батарея пыльных бутылок шампанского – похоже, Эрнесту все же не удалось полностью опустошить подвалы за свое двадцатичасовое пребывание в «Ритце». Марта окликает его, но ответа нет.
Она идет вперед, снова и снова окликая его и стараясь не натолкнуться на чемоданы. По словам Мэри, Эрнест должен быть где-то здесь. Вполне возможно, он сидит сейчас на корточках за каким-нибудь баулом, затаив дыхание, и наблюдает за ней уже привыкшими к темноте глазами. Как-то совсем не хочется, чтобы Эрнест неожиданно выскочил и напугал до полусмерти, просто потому, что решил пошутить. Кто знает, сколько еще шампанского он залил в себя после их разговора.
– Эрнест! Бога ради, ответь мне!
Сбоку сереет полоска света. Дверная щель. Марта тихонько подходит и заглядывает внутрь.
В мусорных баках роется мужчина. Вокруг – пустые винные бутылки, разбитые деревянные ящики, осклизлые отбросы. Но даже сейчас в облике Эрнеста есть нечто от небожителя.
Руки в сале и грязи. Улыбка дурацкая. Эрнест, оказывается, в подвале не один: с ним двое служащих отеля, оба на почтительном расстоянии от месье Хемингуэя, чтобы не помешать. Здесь его боготворят. Интересно, каково им видеть своего пропитанного мартини освободителя по локоть в чужих объедках?
– Марти!
– Что ты делаешь, Эрнест?
– Я так скучал по тебе, Кролик. – Речь его смазанная, руки бессильно повисли, он сам уже насквозь провонял помойкой. Марта отводит его в сторонку, садится с ним рядом на каменную приступку. Молча ждет, пока он немного успокоится.
– Что с тобой?
Он уперся взглядом в ладони.
– Мэри потеряла стихотворение.
– Я знаю.
– Где оно, Кролик?
– Ты же знаешь, что все выброшенные документы сжигаются.
Эрнест поднял голову, и в его глазах Марта увидела безумие.
– Что, если его украли нацистские свиньи? – Он вскакивает, едва удержавшись на ногах. Точно медведь, раненный в лапу, ломится по коридору подвала, с силой пинает о стену жестянку с консервами. – Что, если оно у Куццемано? О! Я знаю, он уже побывал здесь, всласть покопался в моем мусоре. Уж он-то точно не побрезговал!
– Эрнест, прошу тебя, успокойся. Сомневаюсь, что Куццемано удалось подкупить горничную.
– А все эта сучка Мэри! Она выкинула его. – Эрнест пинает ящик. Служащий отеля оборачивается на звук. – Это она вызвала тебя?
– Да.
– Неужели ты больше не жена мне, Кролик? – Он снова плюхнулся на приступку и смотрит на Марту слезящимися пьяными глазами. Потом кладет руки ей на колени – как в ту ночь на Кубе.
– Я не могу больше быть твоей женой. – Теперь ее голос может быть нежным, ведь это она его отпускает.
– Но я хочу, чтобы ты была со мной. Мне без тебя дико одиноко.
– У тебя теперь есть Мэри.
– Что для меня Мэри? Она даже не хочет, чтобы я был ее. Ничего хорошего не выйдет.
– Откуда ты знаешь?
– Скажем так, это мне подсказывает мой внутренний дерьмометр.
С улицы доносится женский смех, потом мужской голос и смех портье.
– Кем же ты хочешь, чтобы я была?
– Моей женой.
– Я корреспондент. Я не хочу быть просто женой.
Поднявшись, Эрнест оттягивает спереди рубашку, изображая женскую грудь, кривляется, пищит фальцетом:
– «О-о-о-о-о! Я Марта Геллхорн, и я тут единственная женщина – военный корреспондент!» – Потом хватает швабру и ведро, ведро водружает на голову, словно каску, и тычет шваброй в сторону Марты. – Я твой странствующий рыцарь, и я тебя вновь завоюю!
Он делает несколько взмахов шваброй, Марта смеется. Но грязная щетка уже у самого лица. Марта чувствует, что ее сейчас стошнит.
– Хватит, Эрнест! – Она отталкивает его.
Он не унимается, она повышает голос:
– Я сказала, хватит!
Отбросив импровизированный шлем и копье, он с виноватым видом садится рядом с ней. Марта с трудом узнает прежнего Эрнеста – обвисшая кожа, кое-как побритая щетина. Повязки уже нет, но лондонская рана бугрится на голове, похожая на персиковую косточку. Только бы он был поосторожнее; но кажется, собственное благополучие ему безразлично. Когда-то она в шутку прозвала его Свином, но сейчас он в полной мере соответствует прозвищу – растолстел, кожа огрубела, глаза заплыли. Ничего общего с тем ослепительным мужчиной, которого она встретила в баре однажды жарким вечером семь лет назад.
– Мы терзаем друг друга. Если мы сейчас же не расстанемся, от нас останутся рожки да ножки.
– Прошу тебя, давай оставим все как есть.
– Нам обоим нужно много работать, мы должны писать. Это все, что мы можем сделать.
– Я ничего не создал со времен «Колокола». – Он взял ее за руку. – Я исписался.
– Тебе всего сорок шесть, Эрнест, рановато для творческого заката. Ты невероятный писатель.
– Тебе не нужен был муж, тебе был нужен просто издатель.
