Миссис Хемингуэй - [61]

Изо дня в день она приходит сюда, на свой боевой пост. Каждое утро, допивая кофе, она полна решимости рассортировать все, но уже через несколько минут это желание угасает, и к концу дня она обнаруживает, что сидит в кресле Эрнеста и читает его письма, завернувшись в старое одеяло, из которого с пугающей быстротой выветривается запах ее мужа.

Мэри привезла с виллы «Финка» несколько ящиков с документами и фотографиями – бесценные рукописи доставили из Гаваны на рыбацком катере, с которого обычно ловят креветок. В ящиках попадаются мышиные скелеты и засохшие тараканы, по размеру зачастую не уступающие мышам. Иногда хочется просто чиркнуть спичкой и сжечь дотла все, что есть в этой комнате, до последнего клочка бумаги.

Читая письма Эрнеста, Мэри слышит его голос, словно долетающий вместе с ветром с хребта Сотуз. Когда вечерами у нее зябнут руки, она представляет себе, как он согревает их своим теплом. Порой, сидя в его кресле, она словно бы упирается подбородком в его ладонь, и они читают вдвоем, как раньше. Его руки – как их теперь не хватает! Они были совсем не похожи на писательские: покрытые шрамами, загрубевшие от моря и ветра. Будь у нее право загадать одно желание, ей бы хотелось еще раз ощутить прикосновение этих рук.

Иногда она слышит шаги Эрнеста на крыльце. Он разувается в прихожей, вешает плащ на крючок, входит в дом с винтовкой на плече. У него под мышкой убитый к ужину фазан с запекшейся кровью на перьях и застывшим взглядом. Иногда ей кажется, что он зовет ее из пустой комнаты: «Мэри!» Но Мэри продолжает заниматься своим делом, потому что она не сумасшедшая и знает, что дома она одна. «Выгляни в сад, Мэри. Охотиться на кроликов еще рано». Его голос блуждает по коридорам.

А потом раздается выстрел. Она слышит его снова и снова, слышит, даже если стоит не в доме, а на веранде, глядя, как снег опускается на горы Айдахо.

Вот в чем беда с этими письмами. Они воскрешают его.

Интересно, что подумают люди, если услышат ее плач по ночам? Не тихие всхлипывания, не глухие рыдания, – скорее тоскливый, тревожный вой, словно собака воет на луну. По утрам кухарка подает ей полотенце, которое ночью вымачивалось в огуречной воде на леднике. Мэри прижимает его к глазам, выкуривая первую за день сигарету. У вдов не так много удовольствий.

В саду за окном медленно опадают листья. Скоро они превратятся в прах под подошвами ее ботинок. Она на мгновение задерживает дым во рту. Сентябрь уже почти прошел, а в кабинете Эрнеста все еще царит беспорядок, там высятся небоскребы бумаг. Она цепляется за эту мысль: самоубийцы оставляют свои бумаги в порядке.

* * *

В один из вечеров ей попадается экземпляр поздравления президенту.

Пришедшая из Вашингтона просьба написать этот текст повергла Эрнеста в ледяной страх. К тому времени он уже давно ощущал, что исписался. А потерять способность писать было для него все равно что потерять рассудок. Писать для него означало входить в прекрасный дом, где свет большими белыми квадратами падает на добротный деревянный пол. Писать значило быть собой, быть зрячим.

Попросили его, в сущности, о пустяке, о нескольких строчках от руки, адресованных мистеру Кеннеди. В те февральские дни Эрнест сидел в кабинете, нервно поглядывая поверх своего толстого живота. Чувствовалось дыхание беды. Почему бы ему, думала Мэри, не бросить это безнадежное дело. Денег им хватало – переиздания, экранизации, журнальные статьи. Закончил бы свои парижские рассказы, посвятил себя охоте и рыбалке – и зажил бы куда счастливее. Но писательство – это пожизненное проклятие писателей. Ни один от него не откажется, ни за что и никогда.

Мэри отправилась в Кетчум, чтобы найти подходящую бумагу и обрезать ее до нужного размера. Вернувшись, положила листок на стол перед Эрнестом.

– Всего несколько фраз.

Он посмотрел на бумагу в мрачном изумлении, словно она просила его сделать что-то бесчеловечное, убить ребенка например.

– Может, помочь, Барашек?

– Нет. Я должен сделать это сам.

Несколько фраз, чуть больше, чем на телеграмму.

Когда Мэри вернулась в комнату после обеда, он все еще ничего не написал. Только поднял на нее глаза, бережно держа листок, словно школьник – экзаменационный билет.

– Этот лимон выжат до последней капли, – сказал он, скользя взглядом по чистой бумаге.

– Напиши всего одно предложение. Просто скажи, что желаешь президенту всего наилучшего.

Эрнест медленно моргал увлажнившимися от выпивки глазами. Сколько он уже успел принять за утро? Если в доме не оказывалось спиртного, он мог пить хоть зубной эликсир.

– Хочешь, я останусь?

– Я вечером все закончу, – покачал головой Эрнест.

Она поцеловала его, но он этого, кажется, даже не заметил.

Мэри решила прогуляться за луг. Она прошла пешком четверть мили до Ворм-Спринг-роуд, думая о том мужчине, в которого влюбилась в ликующем Париже. Какая бесконечная и прекрасная дорога жизни открывалась перед Мэри из тридцать первого номера отеля «Ритц». Как она мечтала, что зашагает по этой дороге рука об руку с Эрнестом Хемингуэем! А теперь? Теперь он, кажется, даже не замечает того, что раньше его так радовало. Иногда она срывалась, не представляя, что ей делать с ним или с собой. Его депрессия стала их постоянным спутником.