Мировая революция. Воспоминания - [81]

Политический успех в Америке был решительный, тем более что и в Европе сибирский анабазис расценивался и принимался подобным же образом. Бесспорно, что анабазис имел влияние на политическую решимость правительства в Соединенных Штатах; сообщения о событиях в Сибири приходили в Америку прямым кабелем, раньше, чем в Европу, и имели там более сильный отзвук; в Америке наши легионы стали популярными в начале августа, в Европе же немного позднее. В Европе политическая и военная общественность была более живо заинтересована домашними событиями, так как там велась война[5].

Скоро начали доходить до меня, – ни в одной войне иначе и не может быть, – и неблагоприятные сведения. Сначала это были сведения о разных недостатках в армии; немного спустя, начиная с сентября, армия начала покидать взятые города на Волге. Бои на таком растянутом фронте были затруднительны, а взятие волжских городов было, кажется, стратегической ошибкой. Через некоторое время более обширные сообщения начали нам приносить печальные сведения о моральном состоянии нашей армии в Сибири; началась большевистская пропаганда, смешанная с пропагандой всех наших врагов.

Мне более всего были неприятны сообщения союзнических офицеров, приезжавших из России и Сибири, рисующие упадок дисциплины в нашей армии; эти сообщения лишь в малой степени просочились в широкие общественные круги, но и это, конечно, нам вредило. Тем не менее мы были обеспечены симпатией большей части общественного мнения и правительственных кругов.

Я просил у правительства помощи нашим солдатам, и дело действительно дошло до вспомогательной военной экспедиции в Сибирь и до деятельности президента Вильсона и Американского Красного Креста. 3 августа 1918 г. американское и японское правительства согласились в том, что оба пошлют во Владивосток несколько тысяч войска; цель этой экспедиции была объявлена в следующих словах: «Оказать чехословакам такую защиту и помощь, какая только возможна, против вооруженных австрийских и немецких пленных, которые на них нападают». Президент Вильсон открыл на это кредит семь миллионов, которые и были выданы из фонда, находящегося в его личном распоряжении. Был основан особый комитет для подачи помощи сибирской армии, который должен был распоряжаться деньгами: в нем был также наш представитель. Вспоминаю здесь о лицах, которые нам помогали: В. Кр. Маккормик посвятил много времени нашим легионам и повлиял на Вильсона так, что нам открыли кредит; усиленно нас защищал Воклэн, а в вопросах, касающихся легионов, снова нам помогли секретари Лансинга Полк и Лонг. Лендфильд, особый ассистент в Department of State, весьма интересующийся всеми русскими делами, был нам чрезвычайно предан. Генерал Гетгальс, проводивший Панамский канал, председатель отделения по закупкам для армии, очень нам помогал, как и начальник штаба генерал Марч. Привожу еще капитана Шельдона, командированного Генеральным штабом к нашему военному атташе Гурбану; один из первых, с кем я завязал сношения по всяким делам, был капитан Бленкенгорн. Это краткое и сухое перечисление имен указывает, как наш вопрос проник при помощи сибирского анабазиса в высшие и решающие официальные круги. Американский Красный Крест решил пожертвовать нам различных вещей на сумму 12 миллионов; однако эта помощь, как и все движение в нашу пользу, была более слабою, чем мы ожидали, потому что сообщение с Сибирью и перевоз различных предметов из Америки был часто затруднительным, а иногда и прямо мнимым.

Военная миссия, посланная в Сибирь, изменила свои взгляды на японцев и благодаря этому и иным осложнениям также свои планы; в борьбу с большевиками она не вмешивалась; я приспособлялся к взглядам правительств и военных авторитетов Антанты, но это особенного успеха не приносило – союзные державы не могли сговориться друг с другом, а мои взгляды на Россию все же отличались от союзнических планов, узкополитических и военных, а потому как раз в данном положении недостаточных.

Положение принудило нас создать особую информацию о сибирских событиях. Опираясь на сведения, которые у меня были как о России, так и обо всем нашем, а также по сообщениям, доходящим до нас при помощи курьеров и лиц, приезжавших из Сибири и из России от нашей армии, мы давали и газетам, и различным политическим лицам правительству сообщения. Когда, например, начали говорить о Семенове и когда о его отношении к нашей армии начали ходить неверные сведения, то я подал американскому правительству и президенту меморандум, изображающий этого авантюриста, с которым некоторые наши люди совершенно напрасно нежничали, в настоящем свете. Развитие событий оправдало меморандум (написанный полковником Гурбаном, бывшим до конца июля на должности военного атташе в Вашингтоне). Американский генерал Черчилль некоторое время спустя вполне подтвердил наши сведения, а этим еще раз, как и в иных многих случаях, наш авторитет был снова усилен.

Вопрос, кто был виноват в том, что в Сибири начались бои – мы или большевики, нет необходимости здесь подробно разбирать. Думаю, что мнение французского офицера, а потом большевика Садуля касается всего происшествия. Садуль видел вполне ясно уж в феврале и марте 1918 г., как и позднее, когда начались бои, что большевистское правительство в Москве неправильно судит о положении и неправильно приписывает нашей армии какие-то реакционные тенденции. Это было неверно и неискренно, особенно у Троцкого, который сам еще в марте 1918 г. ожидал помощи союзников против Германии. Положение обострялось благодаря отдельным местным советам и влиянию неразумных и политически незрелых местных величин. Я приводил уже договор с Советами от 26 марта 1918 г.: комиссар Сталин от имени Московского совета приказывает местному комиссару в Пензе, чтобы наши солдаты по договору были пропущены во Владивосток, но уже 28 марта, то есть через день после приказа, наши перехватили телеграмму Омского совета, требующую разоружения нашего войска и переправки его в Архангельск. Давлению местных советов поддалась наконец и Москва. Наши солдаты провели лояльно частичное разоружение, которого требовала Москва (оружие будто бы было русским имуществом); наши солдаты понимали затруднительное положение Москвы по отношению к немцам после Брест-Литовского мира, по которому на русской территории не должно было оставаться вооруженных сил, могущих действовать против немцев, но, с другой стороны, ясно почувствовали нелояльность Москвы. Было нелояльно, что большевики в июне предложили немцам, чтобы они разрешили против наших в Сибири вооружить немецких пленных; немцы были более корректны и высказались против этого. Правда, Москву натравливали своим неразумным и изменническим поведением чешские большевики. В противовес всем подкрашенным сообщениям, в конце июня я послал Чичерину объяснение в изложенном смысле; оно было напечатано во всех американских и европейских газетах. Наши бои в Сибири не были вовсе интервенцией против большевиков; они возникли не из политики вмешательства, но по приведенным причинам, принуждавшим нас к обороне.