Мир приключений, 1929 № 02 - [29]
«Ленинград, Столярный, 22, Петровым. Как дочь? Причина расстройства? Тихое или буйное? Чем пользуют врачи? Случае чего вернусь первого середу. Ответ не скупитесь. Петров».
Полученные ответы способны были привести в отчаяние кого угодно.
Ответ из Москвы.
«Ваша теща Марья Ивановна непристойности стыдно цепочки оборваны квартира давно коммунальная Петровы».
Ответ из Ленинграда:
«Не дочь сын объелся халвой справились сами пользовали касторкой буйства больше нет середа не ходит прежняя живет Москве новая везде дрызгает. Марьюшка».
По прочтении этих телеграмм под Петровым завертелась земля. Он не мог решить вопроса: он-ли сошел с ума или все остальное человечество?
Марфа Саввична влетела домой с растрепанными волосами, как львица с разметавшейся гривой. На нее страшно было смотреть. Это было олицетворение ярости, сама карающая Изида. Из глаз сверкали молнии, из разгоряченных уст паром вырывалось дыхание.
— Марьюшка! — закричала она. — Я не позволю над собой издеваться! Я дочь коллежского секретаря, я епархиальную гимназию окончила! Где прячется эта крымская обезьяна? Говори!
— Да что вы, матушка… Хлебните кофейку, успокойтесь…
— Чего ты пищишь, как устрица!.. Сознавайся! Где этот маринованный жолудь, этот ходячий насморк, эта одноглазая камбала?
— Перекреститесь, матушка, обеими руками! О ком вы это?…
— Да все о нем же, об этой чахоточной ялтинской вобле, о муженьке моем, изверге… Говори, где он прячется? Вы вместе меня морочите?
— Простите… не гневайтесь… грех попутал… Только и сообщила про халву, да про касторку, да еще о том, что Павлик — не девочка… А проживает Петр Петрович на фурорте, на станции Староподь, туда и телеграмм давала…
— Не финти! Я сквозь тебя вижу, да еще на три аршина в землю. Что ты вше про Ставрополь мелешь? Самолично видела, как этот твой висельник на Подьяческой в конку вскочил, на ходу. Я цоп за вагон, бегу, кричу: «Держите, держите, вон того, что в пальтишке на рыбьем меху! Он и есть инквизитор, что от жены и дитяти, как молодой месяц бегает! Держите!» А тут откуда ни возьмись малиновая шапка, берет меня под мышки и говорит: «В Ленинграде, гражданка, говорит, скакать на ходу в трамвай не полагается, и гоните полтинник, а то потеряете». За что, говорю, тебе полтинник? А за то, говорит, что это для вас очень выгодное дело, попади вы под вагон — похороны куда дороже вскочат. Я, говорю, трудового происхождения и под мышками меня щекотать ты еще носом не вышел. А он отвечает: пожалуйте в участок, там это дело по иному обмозгуют». Пока мы канителились — Петрушку Митькой звали. Вот он какой, аспид полосатый! Во-первых от жены дважды законной на ходу в трамвай сигает, во вторых, обесславил меня на всю Ивановскую, как, значит, граждане праздношатающие вокруг собрамшись, хари свои до ушей пялило и меня отжившим алиментом обзывали, а в четвертых — полтина из кармана так-таки и выскочила, — не тащиться же мне было в околодок ихний. Говори, Марья, где изменщик скрывается, а то я вас вместе в острог упрячу!..
— На части колесуйте, — не вру. Сидят они на станции кавказской и о дочке своей, что Павликом прозывается, шибко тоскуют. Вот и телеграмм так показывает…
Марьюшка подала телеграмму Петрова № 2. Марфа Саввична сняла с головы ко сынку, прочла и уставилась на нее испытующим взглядом.
— Может он об отродьи «москвички» беспокоится? Говори, Марья, дочь или сына она ожидает?
— Не дано мне разуменья по акушерской части, Марфа Саввична. По простецки я так соображаю, что выяснится это лишь через девять месяцев.
— Так ты к обману не причастна? Сними икону, побожись…
Марьюшка тоскливо обшарила глазами корридор.
— Петр Петрович сами все иконы сняли, боялись — из начальства кто нибудь заглянет.
— Что мне делать? Как мне быть? — заплакала Марфа Саввична, опускаясь возле кроватки ребенка, как олицетворение плачущей Немезиды. — Павлушенька, сынок мой ненаглядный, научи, любить ли мне отца твоего, как друга, или мстить ему как врагу?
— Агу!.. — сказал Павлушенька, хватая мать за нос.
— Батюшки! — всплеснула Марьюшка руками — Младенец и тот против отца!
— Вот что! — вскочила Марфа Саввична. Я ему полтинник не прощу! Еще пятерку выброшу, а узнаю, то-ли он по трамваям скачет, то ли на Кавказе сидит. Пиши телеграмму…
Под диктовку Марфы Саввичны Марьюшка нацарапала телеграмму:
«Ставрополь, востребования, Петрову. Отвечай где ты Ставрополе пли Ленинграде, если Ставрополе обнимаю, если Ленинграде проклинаю, сынок говорит агу, дважды законная жена Марфуша».
В конце Марьюшка украдкой приписала: «Насчет дрызганья пустяки, прежняя живет Середой».
Петр Петрович, который жил на телеграфе, получив эту телеграмму, решил отправиться к психиатру. В приемной, где было много больных, какой-то молодой человек обратился к Петрову со странными словами:
— Дедушка, подвиньтесь немного…
— Извольте, внучек, — шутливо сказал Петр Петрович.
Молодой человек сел рядом, посмотрел пристально на него и участливо заметил:
— Лицо у вас совсем молодое, а волосы седые. Вам бы покраситься…
Петров бросился к зеркалу и ему стало страшно за себя: на него смотрело чужое лицо, бледное, точно осыпанное мукой, с серебряными волосами. Сердце его остановилось и кровь мгновенно замерзла в жилах. О я бессильно опустился на стул. «Какая печальная судьба»! — думал Петров в полумраке приемной. — «Я поседел в одну минуту… Меня преследует злой Рок… А еще говорят, что никакого Рока не существует… Нет, древние мыслили глубже нас… Например, вся «Илиада» старика Гомера полна сетованиями на судьбу»…
