Мир приключений, 1929 № 02 - [28]
Софья Ивановна хотела раскричаться, выцарапать этой краснорожей бабе глаза, вытолкать ее в шею за дверь, но ничего этого не сделала. Она заперлась в кабинет мужа, бросилась на диван и впала в жесточайшую истерику.
При новой хозяйке, к полудню того же дня, квартира Петрова изменилась значительно к лучшему, — приобрела более жилой вид. Спальня и гостиная, как флагами расцветились пеленками, развешенными на веревках. В кабинете весело шумели два примуса — с молоком и с кофе. Марфа Саввична в голубом шелковом капоте, который придавал румянец ее миловидному лицу, тут же в столовой занималась постирушкой. Маленький Павлик сидел на диване, в подушках, трепал книги и весело разговаривал сам с собою:
— Агу!.. А-гу-у!..
Новая хозяйка деловито покрикивала:
— Марьюшка, подбавь Павлику книжек из шкафа, что покрасивше… Выплесни корыто… Поторопи квартиранку, чтобы выезжала, — самим негде повернуться… Не смей форточку открывать, — дует. Пойсыйкай мальца, он чего-то хочет… Утюги перекалила — разиня… Пеленки не трогай, паленки дело ответственное, я сама… Ванночку нагрей, сейчас Павлика купать будем. Да не думай плиту затоплять, дрова-то ноне кусаются. Тащи ванночку в гостиную, там не дует… Да постучи погромче этой мадаме в дверь, пусть поторапливается.
Что? До утра? Не согласна. Я спать не могу, когда в доме посторонние. Некуда ехать? А что у вас гостиниц разве нет?
Софья Ивановна, так и не выходившая из запертой комнаты, бледная и подавленная, с распущенными волосами, рыдала, лежа на диване:
— Подлец!.. Двоеженец несчастный!.. Нет, бежать, бежать от этого позора… Пусть будет счастлив со своей ялтинской выдрой и ее подлым змеенышем…
В двери, с двух сторон, раздавались яростные стуки: из корридора — деликатные, совестливые, — это стучала Марьюшка, и из гостиной — громкие, властные — хозяйские.
Из всех способов передвижения самый располагающий к отдыху — пароход. Петров загорел и чувствовал себя превосходно.
— Приеду на место — первым долгом на почту, — думал он, — вероятно, от Сони есть уже письма.
— Скоро этот самый Ставрополь? — спросил он проходящего кондуктора.
— Вторая остановка.
— Вы не знаете, где здесь санаторий имени т. Семашко, Фряжско — Пряжской ж. д.?
— Не могу знать, мы ездим дальше, сквозным.
На станции тоже никто не знал. Верстах в пятнадцати, в горах, была какая-то санатория, но только, кажется, не имени т. Семашко и не Фряжско-Пряжской ж. д. Петров сел на пароходик, сновавший по спокойной горной реченке, и через полчаса высадился возле кокетливой дачки в ложноклассическом стиле. Над приземистым барочным порталом красовалась вывеска: «Санаторий имени т. Сеченова, Звонско-Бубенецкой железной дороги».
Пониже красовалось латинское убедительное изречение:
«Mens sana sic transit».
Петрову не понравился мрачный вид санатории, однако он зашел в канцелярию и предъявил документы. Некто в халате долго вертел бумажки в руках, наконец, спросил:
— Сколько комиссий проходили?
— Четыре.
— Маловато. Проездом пользуетесь бесплатным?
— Бесплатным.
— Туберкулезом страдаете давно?
— У меня не туберкулез, а вообще.
— Тогда вы не сюда попали. Вам надо к тов. Семашко, а здесь — тов. Сеченов. Вам в Фряжско-Пряжский, а здесь — Звонско-Бубенецкий. Вам на кумыс, а здесь — виноград. Я хотя только санитар, а вижу полное несоответствие пунктов.
Петров поблагодарил собеседника за любезность, похвалил его вдумчивость, похвалил санаторий и пошел тою-же дорогой в город. На почте его ожидали письмо и телеграмма, то и другое от жены. Письмо было пространно, оно гласило:
«Дорогой Петруся!
Скучаю, страдаю, изнемогаю. За два дня истомилась. К концу месяца обязательно сойду с ума. И не возражай пожалуйста! Разве поехать к маме? Как ты посоветуешь? Целую, целую, целую. Твоя единственная Софи».
«Р. S. Он уже шевелится»…
Телеграмма была без подписи, но Петров узнал почерк жены:
— «Бесчестный низкий человек желаю быть пристяжкой отрясаю прах переезжаю Москву проклинаю тебя Аннибаловым проклятьем каждый день бывает середа любит меня безумно синяя борода трепещи моей мести будущий мститель выцарапает глаза твоему змеенышу как я выцарапала этой селедке Марфушке ненавидящая Софья».
Петр Петрович, как пронзенный громом, опустился возле столика и, спросив графин горькой, залпом осушил его. Для него было ясно, что его ненаглядная Софи не выдержала разлуки и сошла с ума.
Какой-же нормальный человек станет уверять, что каждый день бывает середа? Состояние несчастного мужа было неописуемо. Скажем только, что даже сквозь винные пары его неотступно преследовал завуаленный образ той, которую он любил безумно и которая теперь была сама — безумие. Необходимо было выяснить окружающую обстановку. Петр Петрович подбежал к окошечку, потребовал бланки и лихорадочно настрочил две телеграммы: одну — родителям жены в Москву, другую— Марьюшке в Ленинград.
Первая гласила:
— «Москва, Прямоколенный, 13–31. Марьюшке. Заприте парадный. Остерегайтесь посторонних. Черный держите на цепочке. Опасаюсь квартиру. Отвечайте востребования Петрову».
Вторая гласила:
