Мир на Востоке - [137]

— А где прикажете копать?

— Понятно, не в городе, — ответили ему. — Спуститесь в долину, в деревушку Санкт-Гертруд, и как раз на том месте, где найдете кострище, начнете копать. Только учтите: для вашего же блага работать вы должны лишь ночью, не то днем вы будете мозолить местным жителям глаза, а они известны своим крутым нравом, могут поколотить вас.

Итак, оба — и Уленшпигель, и Фрайхальс — принялись за работу, не подозревая о существовании друг друга. Днем Уленшпигель сложил костер для выжигания угля: по всем правилам составил вместе три здоровенных кола, обложил их доверху поленьями, а вокруг насыпал дерну. Придя ночью на то же самое место и увидав готовый костер, Фрайхальс развалил его и начал копать колодец. Однако на следующее утро сюда вернулся Уленшпигель. Немало подивившись кем-то вырытой яме, он засыпал ее и вновь сложил костер.

Так продолжалось несколько дней кряду — яма сменяла костер, а костер — яму, пока однажды под вечер оба работника не столкнулись нос к носу. Только тут они узнали друг друга, поскольку каждый из них, слывя знаменитостью по части плутней, был наслышан о другом. Разобравшись, что к чему, они пришли к выводу, что слишком буквально поняли свое задание.

— Вот что, — изрек Уленшпигель, — чтобы нам скинуть с себя это дело и поскорее получить наши денежки, ты копай левее, а я буду класть костер правее.

Сказано — сделано.

Когда же они, кончив работу, явились за деньгами в магистрат, отцы города разразились оглушительным хохотом, а доктор сказал:

— Эх вы, два олуха, не соблюли вы наши условия. Колодец должен был быть вырыт как раз там, где полагалось стоять костру, а костру полагалось находиться аккурат на срубе колодца. Вы хоть и потрудились изрядно и труд ваш пригодится, однако за работу не получите ни гроша.

Уленшпигель тотчас сообразил, что впервые в жизни сам оказался в дураках, а посему решил побыстрей покинуть этот негостеприимный город. Но на прощание прочел им стишок Вийона, слышанный от школяров в Париже, где он тоже пробовал учиться, только слегка переделал на свой лад:

Всю эту свору подлецов

Я бы поспал на эшафот.

Обидели меня… Ну что ж, я — Тиль!

И потому не их, моя возьмет!

Так писал Ахим, прозрачно намекая на то, что не хочет выступать в роли былых отцов города Галле. В отличие от него Эрих — особенно после стычки с Мюнцем, к которому, конечно же, питал глубочайшее уважение, — сознавал, что его все больше и больше загоняют в угол. Он чувствовал, что, как бы он ни противился перепрофилированию, государство не будет с ним чикаться: в лучшем случае не обратит на него внимания, а в худшем — раздавит. То же самое внушал и Люттер.

Не менее сложными были и его проблемы с Халькой.

С одной стороны, он был счастлив, что они снова вместе. Их брак только окреп после пережитых испытаний, как бы закалился в огне невзгод и страстей. Она ждала ребенка, и это наполняло его безмерной радостью. С другой стороны, он задавался вопросом: чем-то еще обернутся для него эти ее клятвы в верности, не подомнет ли она его под себя?

По ее настоянию он отказался уже от многого из того, что прежде считал для себя важным. Он вышел из состава всевозможных общественных комиссий и комитетов, куда его запихнули как знатного рабочего, и на вопрос почему, отвечал: «Не хочу больше быть как тот пострел, что везде поспел». Естественно, известную роль играло в этом и его отрицательное отношение к перепрофилированию, сам факт которого отвращал его от общественных дел. Заводской спортклуб «Сталь»? К чертовой матери. Не хватало еще восседать в совете команды, которую, чего доброго, скоро переименуют в «Штукатурку» или «Стропила». Еще раньше, в ноябре, то есть когда его дальнейшая жизнь с Халькой была проблематичной, он решил не резать свинью, которую опять откармливал в Лерхеншлаге, — весила она уже под четыреста килограммов, — а продать ее. И продал почитай за бесценок. В этом году он и не подумает заниматься этим делом, все, хватит, надо и дома побыть. А то вон сколько он всего на себя взвалил: член парткома, член завкома, дружинник, активист спортивного общества, рационализатор, член садово-огородного кооператива — немудрено, что жена оказалась у него на втором плане.

Теперь же она проявляла в семейной жизни именно тот азарт, которого он тщетно ждал от нее все годы, с тех пор как они поселились в Айзенштадте.

Однажды вечером она сказала ему:

— Мне пришла в голову, по-моему, неплохая мысль. Только не говори, что это глупость, а выслушай. Ваш комбинат будет перепрофилирован, и, как тебе известно, очень многие из вас изменят специальность — не только рабочие и инженеры, но и мастера. Так вот, я и думаю: если металлурги могут освоить новую для себя область, то почему, спрашивается, это не может быть по плечу и мне? Чем я хуже? Кроме того, ты ведь всегда мечтал, чтобы я перешла к вам на завод. По-моему, перепрофилирование — это как раз тот шанс, который грех упустить. Да и потом: как беременная я имею право работать лишь в дневную смену, стало быть, вечерами буду свободна и смогу ходить на курсы. Видишь, как все здорово! А главное — бог даст, родится у нас ребенок, и мы сможем больше бывать вместе: ты, я и наш птенчик. Если хочешь, давай устроим так, чтобы работать в одни и те же часы. Тогда и на работе, и дома мы будем неразлучны…