Мир на Востоке - [118]

Эрих видел, что Бухнер ошарашен известием о перепрофилировании не меньше его. Они сидели у стойки бара и пытались друг друга ободрить, а на самом деле нагоняли еще большую тоску.

— Давай, Эрих, отошлем наши ордена правительству, — говорил Бухнер, — на кой шут они нам теперь нужны?

Явился Бартушек, с ним Дипольд. Первый начал успокаивать:

— Уж вам-то, заслуженным ветеранам, за свою судьбу тревожиться нечего, разве мы сможем обойтись без вас?

Второй был более категоричен:

— Пока я тут директор, никакого перепрофилирования не будет, только через мой труп. Или вы думаете, мне до комбината дела нет?

— Я здесь задувал первую печь, — ответил на это Эрих. — Сам Отто Гротеволь вручал мне факел.

— А мне было предоставлено почетное право выпустить первый металл из летки, — сказал Бухнер. — Вам-то что, ваши кресла как были, так и останутся, а каково мне видеть погашенные печи, сознавать, что все, над чем трудился, пошло псу под хвост?

Хотя геодезические работы были приостановлены, поскольку никто в министерстве не ожидал от рабочих такого яростного протеста, однако перепрофилирование было решенным делом. Вот тогда, сбитый с толку событиями последних дней, Эрих и позвонил Франку.

— Спасибо, что приехал, — сказал Эрих. — А то я уж грешным делом подумал: все, занесся наш Франк, только мы его теперь и видели.

Франк отмахнулся. Пока что он ни словом не обмолвился о том, что угнетало Эриха и еще три тысячи рабочих комбината. Еще у проходной Франк спросил Эриха, где бы они могли уединиться.

— Что это за тайны мадридского двора? — опешил Эрих. — По-моему, о таких вещах как раз необходимо говорить принародно, во всеуслышание, чтобы у людей была полная ясность.

— Не торопись. Я знаю, как лучше.

Они нашли пустую комнату в Доме культуры, сели. В окна барабанил дождь.

— М-да, старина, — сказал, помолчав, Франк и вонзил в Эриха испытующий взгляд. Потом, откинувшись на спинку стула и погладив усы, заговорил более уверенно: — Мы ведь с тобой друзья, не так ли? Знакомы, можно сказать, всю жизнь, и никогда друг от друга ничего не скрывали….

Эрих нетерпеливо кивнул. Слишком уж долгим было предисловие.

— Видишь ли… Собственно, ради того я и приехал, чтобы поговорить с тобой как товарищ с товарищем.

— Ну так и говори наконец, не разводи антимонии.

— Если б все было так просто!

Глаза Франка вдруг наполнились совершенно непонятным для Эриха сочувствием.

— Ну ладно, — сказал Франк, собравшись с духом. — Ты только приготовься. Халька…

— Опять ты толчешь воду в ступе! За нее можешь не волноваться, с ней все в порядке. Давай же наконец к делу.

— Эрих, Эрих… В этом-то и состоит дело. Она изменяет тебе.

Сердце Эриха екнуло и на секунду точно остановилось. Острейшая боль пронзила его. Он стиснул зубы и застонал, оглохший, ослепший от горя. Словно издалека, доносился до него голос Франка:

— Я выяснил: его зовут Грот, это инженер с ее фабрики. По долгу друга я счел необходимым сообщить тебе это, чтобы ты не был посмешищем в глазах твоих завистников в городе и на комбинате. Если хочешь знать мое мнение — тебе следует немедленно расстаться с этой тварью.

Эрих встал и молча вышел из комнаты. Ему необходимо было побыть одному.

На улице он остановился, закрыл глаза и подставил лицо холодному осеннему дождю. Так никто не мог видеть слез, бежавших по его щекам.

ВТОРАЯ ГЛАВА

Однажды вечером в квартире Ахима и Ульрики раздался звонок — сперва робкий, потом все более настойчивый. Это было на следующий день после рождества, когда все отдыхают после праздников и никого не приглашают в гости, а кроме того, в столь поздний час, когда всякий визит уже неприличен. Подъезд был заперт, так что звонить могли только снизу.

Ахим подошел к заиндевевшему окну, открыл его и выглянул на улицу. В молочном свете фонарей падал мелкий снежок, сверкавший, точно стеклянная пыль.

— Кто там? — крикнул он.

От подъезда отделилась фигура в русской ушанке, и Ахим тотчас понял, кто пожаловал к ним в гости. Он захлопнул окно, взял ключи и сбежал вниз.

У подъезда стоял Эрих Хёльсфарт с чемоданом в руке. Несмотря на темноту, Ахим увидел его лицо — озабоченное, растерянное…

— Вы можете приютить меня? — слабо улыбнувшись, спросил он. — Мне негде жить…

Первым желанием Эриха после разговора с Франком было немедленно бежать домой. Он взглянул на большие часы, висевшие над заводскими воротами, и вдруг сообразил, что Халька должна бы уже вернуться из Граубрюккена, если только опять не встретилась с Гротом. Сама мысль об этом показалась ему чудовищной. Он зашагал под дождем, по безлюдным улицам, стараясь как можно дольше оттянуть возвращение домой, потом забрел в какую-то прокуренную пивную, сквозь мутные окна которой глядел на декабрьский вечер, и с каждой минутой в нем росло ощущение, будто он видит какой-то кошмарный сон. Что, если все это не соответствует действительности, если Люттер, которому он бы сейчас с удовольствием набил морду за интриганство, просто-напросто врет или как минимум ошибается? Да, вот именно: откуда Франку может быть известно о Халькиной измене, если таковая вообще имела место? Как же в таком случае он, Эрих, может предъявлять Хальке претензии, когда у него нет против нее никаких улик? Нет-нет, думал он, в основе всякого брака должно лежать доверие, и я не стану отравлять подозрительностью свои отношения с женой лишь потому, что кому-то что-то померещилось, кому-то приятно видеть, когда у других горе…