Мир на Востоке - [120]

— А то я не знаю! Ладно, уж ты-то не сей панику. Можешь не волноваться: все это перепрофилирование еще вилами на воде писано. Тут другая имеется закавыка: не знаю, как с одним человеком быть…

— С каким человеком?

— Да с Клейнодом, черт бы его побрал.

Эрих отмахнулся, настолько неинтересен был ему этот субъект. Единственное, что его удивляло, так это то, что им занимается сам директор.

— Клейнод сам заварил кашу, пусть теперь и расхлебывает, — сказал Эрих. — Пойдет под суд как миленький. Ему это не впервой.

— Он уже осужден. На полтора года, за попытку подкупа представителя власти.

— Понятно. А при чем здесь я?

— А вот при чем. Мы хотим взять его на поруки, дать последний шанс вернуться в общество. Куда ж его еще определить, как не в твою бригаду? Ведь ты же с ним не один год проработал. Пусть он под твоим началом и докажет, что готов добросовестным трудом искупить вину перед коллективом.

Чего-чего, а этого Эрих никак не ожидал. Чтобы Клейнод, изменник родины, вновь оказался в его бригаде?! Нет, ни за что!

— Об этом и речи быть не может, — отрезал Эрих. — Я что, нянька, что ли? Будто у меня своих забот нет!

— Что ж, если не хочешь… В таком случае кого бы ты мог предложить вместо себя?

— Не об этом сейчас думать надо, а о том, что с заводом будет, как перепрофилирование отодвинуть. Пока здесь ничего не прояснится, никого я в свою бригаду не возьму. Даже тебя.

— Ты все в одну кучу не вали: завод заводом, а люди людьми, И тут мы должны быть особенно чуткими. Ответь, разве Клейнод, что бы он ни натворил, не рабочий, не отличный слесарь?

— Допустим.

— Ну так и негоже совсем забывать о нем. Давай протянем ему руку помощи. Для меня это вопрос решенный. Короче, бери его под свою опеку и действуй.

Всякий, кто имел дело с Дипольдом, знал, что значит это «действуй»: спорить бесполезно, надо идти и выполнять.

Чем больше Ахим размышлял о событиях на комбинате, тем мелочнее ему казалась склока между сторонниками и критиками перепрофилирования внутри заводской парторганизации. Неужто нельзя найти общий язык, думал он, неужто кто-то обязательно должен бить себя в грудь и утверждать, что он-то и есть истинный коммунист, тогда как его оппонент — противник линии партии? Неужели и впрямь, хотя в партийном уставе и намека нет на подобное деление, одни из спорящих «хорошие» коммунисты, а другие — «плохие»? А самое главное: что значит эта кухонная свара по сравнению с той великой исторической задачей, которая стоит перед всеми и только общими усилиями может быть решена, — освобождение человека и человечества?

Ахим вновь задумался над всем этим, когда в новогоднюю ночь Эрих рассказывал ему о своем разговоре с Дипольдом. Значит, Фриц мыслил так же, как он, Ахим. Каковы бы ни были масштабы экономических перемен, пусть даже насущно необходимых, нельзя терять из виду отдельного человека. Наоборот, диалектика подсказывает: чем круче меняются формы хозяйствования, тем больше должно быть внимания человеку. Потребности экономики должны совпадать с потребностями людей. По мнению Ахима, социалистический способ производства может раскрыться во всей своей полноте, только если создать человеку условия, при которых он сам бы мог полнее раскрыться. Взаимные же наскоки, интриги содействуют чему угодно, но только не этому, и печальная история с Кюнау, когда одним амбициям были противопоставлены другие, служит более чем красноречивым примером…

Стало быть, рассуждал Ахим, пока Эрих созреет для того, чтобы взять Клейнода в свою бригаду, надо помочь ему самому. Но кто же еще может это сделать, как не он? Вот уже неделю его друг жил у них, вместе они встречали Новый год. И наконец момент настал.

В то самое время, когда Эрих изливал душу Ахиму, Ульрика неожиданно встретила Хальку. Ахим уже начал тревожиться, куда запропастилась жена, и успокаивал себя тем, что она, верно, задержалась в школе на педсовете, хотя и странно — педсовет в первый же день после зимних каникул! Он и без того весь вечер был с ребенком, забрал Юлию из детского сада, накормил ужином и теперь старался уложить ее спать, чему она, впрочем, упорно сопротивлялась. Она хныкала, капризничала, требовала мать, которая делает все не так, как он. После довольно продолжительного единоборства, закончившегося в пользу Ахима, он наконец закрыл дверь детской, сел возле Эриха и сказал:

— Ох и тяжела отцовская доля… Конечно, ребенку непросто после стольких дней вольной жизни вновь войти в режим. Нам самим трудно, только в отличие от детей мы не позволяем себе таких воплей.

Что же касается Ульрики, то по пути из школы домой она решила пройтись по магазинам и на одной из торговых улочек неожиданно столкнулась с Халькой.

— Халька! Вот так встреча!

— Здравствуй, Ульрика, — ответила Халька немного растерянно и смущенно, во всяком случае, без обычной своей шумной веселости, заставлявшей оборачиваться прохожих.

После обмена ничего не значащими вопросами и ответами типа — «как дела», «спасибо», «все в порядке» — Халька сказала:

— Я, конечно, знаю, он живет у вас. Слухами земля полнится. Если ты его сегодня увидишь, передай, что в Новый год я сидела одна, как монахиня в келье…