Мир на Востоке - [116]

Коротко говоря, металл Айзенштадта с точки зрения своей конкурентоспособности на мировом рынке стал нерентабельным. Несмотря на все попытки снизить его себестоимость, производственные затраты оставались непомерно высоки. Конечно, на это можно было бы закрыть глаза, если бы, как в первые послевоенные годы, республике не на кого было рассчитывать, кроме как на себя. Однако к началу шестидесятых годов уже вовсю действовал Совет Экономической Взаимопомощи, все более успешно координировавший развитие промышленности в социалистических странах. В СССР, постепенно оправившемся от послевоенной разрухи, была создана гигантская доменная печь с полезным объемом в три тысячи кубометров, дававшая ежегодно три миллиона тонн чугуна. Отныне республика должна была получать металл из СССР, кроме того, на Одере был построен собственный комбинат, работавший по относительно рентабельной технологии.

Так что́, спрашивается, значили эмоции, вопли, возмущение, проклятия, когда трезвый расчет показывал, что выгодно, а что нет? Время требовало мыслить экономическими категориями, ставить вопрос только так: от чего социализм в выигрыше и от чего в проигрыше. Вот почему низкошахтные печи, какой бы героический ореол их ни окружал, были обречены. Оставалось решить одну-единственную проблему: что будет на их месте.

Хотя решение Совета Министров о перепрофилировании комбината уже имелось, тем не менее логически вытекавший из этого вопрос о будущей продукции повис в воздухе. Споры о ней доходили до самых верхов государственной пирамиды (точнее, оттуда и шли). Всем было известно о разногласиях между секретарем Госсовета и заместителем председателя Совета Министров, отвечавшим за тяжелую промышленность. Первый, некогда стоявший у колыбели комбината, ратовал за его сохранение, второй, никак не связанный с «гигантом на Заале» и потому лишенный всякой сентиментальности, приводил убийственную статистику, доказывая, что он вообще не нужен.

В конце концов было решено, что завод перейдет на выпуск изделий для строительства стальных оцинкованных каркасных конструкций и принципиально нового строительного материала, так называемого газобетона, обладавшего поразительными свойствами: не уступая по твердости камню, газобетон был легче воды, негорюч, его можно было пилить, как дерево, вбивать в него гвозди. Однако на пути к новому производству лежала серьезная, пожалуй, даже главная проблема: тысячи рабочих комбината должны были второй, а кто и третий раз в жизни осваивать новую профессию. Сумеют ли они преодолеть этот психологический барьер? Как им помочь?

Обо всем об этом размышлял Франк, возвращаясь с работы домой. Хотя у него была персональная машина, а до дому было идти полчаса, он неизменно отпускал шофера и шел пешком, наслаждаясь прогулкой в любую погоду. Вот и сейчас — дул ледяной ноябрьский ветер, хлестал дождь, но Франку было хорошо, хорошо еще и от предвкушения домашнего тепла, горячего чая, который ему приготовит Ильза.

Он жил в районе Фогельвайде, в типовом трехэтажном доме, который выглядел, конечно, не столь шикарно, как тот особняк в Лейпциге, однако здесь был уютный садик с кустарником и высокими деревьями. Поначалу Ильза была не в восторге от их нового жилья, но потом сочла, что главное все-таки не в количестве комнат, а в продвижении мужа по служебной лестнице. Ради такого дела она пожертвовала местом редактора в женском издательстве и перешла на внештатную работу, в чем усматривала для себя даже известное преимущество, поскольку могла теперь уделять больше времени детям. Лишь в крайних случаях, когда ей нужно было сдать в журнал статью, она отправляла детей к знакомым и уезжала в Лейпциг, до которого, впрочем, из Галле рукой подать.

Все произошло именно так, как рисовал себе Франк. Едва он переступил порог квартиры, как Ильза засуетилась вокруг него, побежала на кухню ставить чайник.

— Ты, верно, продрог до костей, — сказала она. — Подожди, сейчас я тебе приготовлю настоящий грог, по рецепту моего отца, а он знал в этом толк. Еще бы — капитан дальнего плавания!

Странный она человек, подумал Франк, страсть как любит небылицы! Ведь совсем не романтическая натура, а принимает за чистую монету байки своего папаши — рыбака речной флотилии и давно уже пенсионера. Мне-то зачем мозги пудрить, слава богу, за восемнадцать лет, что мы женаты, я знаю ее как облупленную…

— Сегодня Хёльсфарт звонил, — сказал он.

— Пока не забыла… — перебила она его. — Сейчас расскажу тебе премиленькую историю. Собственно, я хотела рассказать вчера, но ты пришел очень поздно.

— Что за история? Надеюсь, не в духе твоего отца, фантазии которого мог бы позавидовать сам Мюнхгаузен?

— Ты все шутишь? А между тем дело серьезное, и даже очень.

Он отхлебнул глоток, и грог прошел по внутренностям теплой, приятной волной.

— Насколько тебе известно, вчера я была в Лейпциге. Не ругай меня за транжирство, но пообедать я решила в отеле «Астория». И как ты думаешь, кого я там встретила?

— Папу римского или снежного человека.

— Сроду не догадаешься. Хальку Хёльсфарт! Только ты назвал эту фамилию, как я сразу вспомнила.