Миръ и мiръ - [12]

— Да зачем же?

Старик сошёл с лестницы, достал огниво и сказал:

— Чтоб отмстить… Да, именно отмстить им за гибель нашего Отечества — и чтоб ничего не досталось врагам нашим!

Рыжие языки огня лизнули страницы, прошлись по одежде, — и костёр зашипел, затрещал под серым сентябрьским небом.[11]

Пепел летел снежными хлопьями, вертелся, то поднимался, то ложился на землю. Наташа провожала его взглядом — чем-то он напоминал её скитания. Так же носит её по стране, из одного города в другой, и никто не знает, где, как и когда кончится её путешествие. Может, и вовсе выпадет ей на долю растаять в воздухе — раствориться и исчезнуть, как пропадают сейчас, вспыхивают и тут же гаснут, искры костра?

Прозрачный, словно газовая вуаль, дымок поднимался над улицей; дым густой и чёрный виднелся вдали — там, за Москвой-рекой, где жила Наташа.

* * *

Печные трубы поднимались, как корабельные сосны. Безмолвие бора — не совершенное, но наполненное скрипом дерев и шумом ветра, — спустилось на улицу Якиманку. Шептались люди, раздавались сдавленные рыдания, слышались всхлипывания и стоны.

Горечь обгоревшего дерева била в нос, горечь потери — ещё не понятной до конца, — заставляла бежать слёзы, хотя Наташа и пыталась сдержать их.

Едва уцелевшие стены без кровли, рамы без окон, жар теплящегося огня, строгое молчание смотрящих на пепелище людей — всё это встретило Наташу в начале улицы. А ведь ей надо миновать её всю — трактир расположился в самом конце и был, пожалуй, одним из самых неприглядных деревянных домов.

Сердце стучало гулко, отдавалось в груди и ушах. Она спешила и вместе с тем медлила оказаться напротив сгоревшего дома. Но как ни стремилась Наташа отдалить роковую минуту, та наконец настала.

От здания остались только чернота обуглившихся брёвен и седая зола на них — всего два венца — и обвалившаяся крыша. Груда дерева или, вернее, углей, обломков меди и железа, битого стекла возвышалась там, где прежде были комнаты.

Странный сладковатый запах, от которого кружилась голова, витал в воздухе.

Наташа обвела глазами собравшихся. Среди них — мещан, купцов, ремесленников, — она не заметила своей прислуги.

Она протискивалась между людьми, заглядывала им в лица, выискивала хоть кого-нибудь из дворовых, — но всё было тщетно. Неужели… Наташа остановилась, точно громом поражённая. Неужели они погребены там — под завалом? Ком подступил к горлу, и вопросы забились в висках.

Ох, почему, почему она ушла так далеко? Почему не осталась здесь? Ведь иначе бы она вернулась быстрее — или ей вовсе не пришлось бы возвращаться! Она бы помогла им, она бы предотвратила беду!

Она бы непременно что-нибудь придумала… Только вот сейчас ничего придумать не выходило — разве что брести, не зная куда, не зная зачем, не зная — как долго.

Лишь бы не возвращаться на пожарище — даже в воображении: слишком болезненным было воспоминание о нём, слишком свежа была душевная рана. Но мысли всё блуждали кругом него, являли образа Захарьича, и Дуни, и Митрашки, напоминали Наташе, что с этого дня она совсем одна и что смоленские её страхи не стоили ничего по сравнению с нынешним положением.

Наташа прислонилась к стене дома — ноги не держали её, прижала запястье ко лбу, и плечи её затряслись в рыданиях — не остановить их, не облегчить! Да это, может, и ни к чему? Забыться ненадолго, не видеть ничего подле себя, — утешение слабое, но единственно возможное.

Ей на миг показалось, что всё это — ночной кошмар. Кошмар, который исчезнет, стоит только проснуться, который пугает только ночью, который не более, чем наваждение.

Наташа открыла глаза и оглянулась. Нет, это не сон — это явь! Вечернее алое небо окрашивалось языками пламени, кружили, крича надрывно, зловещие птицы, и люди выходили на улицы, чтобы покинуть Москву.

Жизнь города прервалась — началась медленная, болезненная гибель. Три человека и даже вся Якиманка — ничто по сравнению с тем числом людей, кому суждено навечно отправиться в небытие сегодня, завтра, во весь этот год, и тех, кому уже не бывать в нашем мире.

Надо было на что-то решиться — уберечься от этакой участи.

IX.

Что делать? Как быть? Куда податься?

На другом берегу реки Наташа видела орды людей, и, хотя она не знала наверное, кто это такие, чутьё подсказывало ей: кончина города — их рук дело.

Москва, ещё вчера чуждая Наташе, слишком большая по сравнению с милыми сердцу Радунишками, слишком пустая после Петербурга, слишком непохожая на виденные прежде города, теперь казалась такой родной и близкой. Едва различимые орлы на башнях Кремля и белоснежный тополь Ивана Великого — вот всё, что осталось у неё знакомого. Всё, что успела она увидеть сегодня — с чем смогла сдружиться и что смогла запомнить, казалось, навеки.

Колокольня и кремлёвские башни тянулись к небу и дышали спокойствием. Они не ведали, что судьба приготовила им испытание и уже занесла меч над их головами, — Наташа бы тоже хотела забыть это, но, похоже, будущее неумолимо приближалось, не оставляя сомнений в своей неизбежности, и потому не знать — и не думать — о нём было невозможно.

Как выбраться из города, если нет ни денег, ни лошадей, ни повозки?