Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания - [44]

— Нечестивый!.. По причине, что не поверил мне, Юлиану, сыну Божьему, сей же час примешь кару!..

— Старец Юлиан, я прошу вас!.. — сморщилась Лаврикова. — Вы, Вячеслав Михайлович, могли бы и уважать возраст…

Обрывая ее взглядом и гневно крестя дрожащими пальцами Каргаполова, Юлиан прорычал:

— Цыть, сатана!.. Вижу на лице твоем, белом, аки дым, лицо василиска… и вижу в глазах твоих отблеск геенны! Шагу с этой минуты не ступишь, ежели не дам согласия…

Каргаполов хмыкнул:

— Да бросьте чушь городить… — И, подмигнув Татьяне, принялся ходить перед ним. — Вот, хожу, куда хочу…

— А вот сейчас и встанешь, яко мертвый!

— А и не встал!

— Я уйду — рыдать будешь, догнать захочешь — не догонишь! — И старец, пристукнув клюкой, прорычал Лавриковой. — Жив твой муж… а как найти его, отдельный потребен разговор.

— Да? — охнула Лаврикова.

Каргаполов негромко заметил:

— Если бы! Был бы жив, объявился бы.

— Ты сейчас замолчишь! — взъярился старик. — И замолчишь навсегда! Будешь молчать, как пень трухлявый, покуда муравьями тебя не растормошу!

— А вот и не замолчал! — Адвокат уже валял дурака. — А, б, в, г, д, е… И не надо, дедушка, обманывать женщин…

Старуха Марфа, пригнувшись, подлезла под руку старика.

— Дозволь слово молвить, старец Юлиан? Я раниша на костылях ходила… вот моя собственная внучка свидетель. Скажи, Ленка? Ходила я на костылях?

Лена кивнула:

— В натуре.

— А таперь?.. — Старуха повела плечами. — Хоть сплясать могу.

Каргаполов внимательно смотрел на нее.

— Я видел вас где–то… в магазине?.. Память у меня хорошая… И там вы, дорогая, говорили нормальным языком… безо всяких «таперь», «ранеша»… Значит, что–то где–то врете. Да и медицина наша с ревматизмом иногда справляется.

Юлиан засопел, как бык, передернул могучими плечами:

— Вижу, упрям ты и погряз, погряз в пороках… За ради денег мать родную продашь… я ваше племя хорошо знаю… присосались к ранетому боку России–матушки… А вот я сейчас перекрещу тебя, как нечистую силу… — Поднимает руку для знамения.

Старуха в страхе подскочила:

— Ох, не карай его до смерти, старец Юлиан! Пощади, сын Божий!

— Бабушка, не останавливай! — воскликнула Лена. — Интересно же!..

Лаврикова застонала:

— Ну, прекратите! — Она поднесла к вискам мизинцы. — Товарищи… господа… оставьте вы меня. Мне уже все равно. Оставьте с этим старым человеком.

— Это другое дело! — прогремел басом ясновидец. — Вам что сказано?

Каргаполов посмотрел на часы.

— Как хочешь. — Кивнул Лавриковой. — Кажется, закрывается нормально. Я позвоню. — И ушел.

Юлиан обернулся к старухе — та закивала и, крестясь, также попятилась вон, зазывая жестами Лену и Валю. И вот Юлиан и Лаврикова остались одни.

После торжественного молчания, старец величественно произнес:

— Так. Встань теперь, женщина, прямо передо мной… и смотри на меня.

Лаврикова, стесняясь сама себя, встала перед ним.

Юлиан откинул назад бородатую львиную голову, протянул к ней красные руки.

Лаврикова в опустошенности и усталости своей продолжала покорно стоять и смотреть на старика. Но тому, видимо, нужен был какой–то иной эффект.

— Нет, здесь не получается, — буркнул он. — В какой комнате он сегодня не был?

— Кто?

— Ну, этот ваш, пустой человечек. Он скверной покрыл пространство.

— Я не помню. На кухне…

— А в спальне? Не бойся. Стоять будешь далеко от меня. Идем же!..

— Нет, я туда не могу… — зарыдала Лаврикова. — Нет… нет… Туда — нет.

Зазвонил телефон. Лаврикова бросилась к столу и схватила трубку, словно в трубке было ее спасение.

— Алло? Слушаю!.. Не слышу!.. Кто?… — Звонили не ей, ошиблись номером, но из какого–то омерзения перед тяжело сопящим стариком с мокрыми губами она стала разыгрывать разговор с позвонившим человеком. — Что?.. Да, я внимательно слушаю. Говорите громче! Что?.. — И покосившись, бросила старцу Юлиану. — Давайте в следующий раз? Я полы помою…

И старик, насупясь, стукнул клюкой в пол, медленно двинулся на выход.

— Завтра. Иначе не стану помогать, — пробурчал он на прощание, не оглядываясь.

И Татьяна, испугавшись непонятно чего, закивала:

— Да. Да. Но если можно — послезавтра.

20

Молодая деревенская женщина больше не пришла в баньку, но, наверное, все–таки увидела на ладони черный цветок. Миня любил тайно делать маленькие подарки. То нарисует осторожно ночью, когда дочка спит, ей красным фломастером розу на ладошке, и Валя утром удивленно кричит, бывало: «Мама! У меня цветочек родился!», то своей Татьяне всунет в тяжеленный том англо–русского словаря, который она открывает каждый вечер после работы, что–то сверяя и выверяя, сверкающее дивное перо птицы, упавшее с небес… а бывало — и честно заработанную 100-долларовую зеленую бумажку… Да и друзьям–товарищам Миня иной раз дарил, как Дед Мороз, — кому лишнюю свечку в карман, кому — дефицитную лампочку к фаре… Ему самого, правда, не одаривали, но удивленно спасибо говорили…

Так вот местной Татьяне под утро, когда она крепко спала, он углем нарисовал в ладони черный цветок. Молодая женщина, очнувшись, вскинулась, глянула на часы и, чмокнув Миню в шею, убежала домой. Одна надежда — вдруг да не сразу сотрет, приняв за случайную грязь…

Да, красавица больше не появлялась. И это очень хорошо. Миня решил: самое время исчезнуть. К чему тут оставаться посмешищем? Он гордый человек, умный, он еще на ногах. В конце концов, от стужи не помрет — у него имеется подаренный колхозом коротковатый полушубок. Да и Татьяна, явившись в последний раз, приволокла старые собачьи унты, — Миня пойдет в них спокойно, куда глаза глядят…