Минная гавань - [38]

Доктор все время страдальчески морщился, недовольный своим неловким положением. Захар близко от себя видел его плоский удлиненный подбородок и крупную родинку на бледной щеке. Подумалось, что с таким некрасивым лицом и вздорным характером едва ли человек может располагать к себе. Быть может, он не столько раздражен, сколько несчастлив… И Захар почувствовал к нему сожаление, точно встретил родственную душу.

— А вы мне нравитесь, капитан-лейтенант, — вдруг сказал доктор. — Давайте знакомиться: Голанд, Борис Давыдович.

— Ледорубов, Захар Никитич, — еле выжал из себя, а в душе на чем свет стоит «перекрестил» доктора: нашел тоже время, когда знакомиться…

У пирса Голанда подхватили сразу несколько человек, помогли ему взобраться по обледенелым перекладинам трапа наверх.

Когда Ледорубов повернул обратно к шлюпке, Борис Давыдович окликнул его. Захар остановился.

— Непременно разотритесь как следует спиртом, — посоветовал доктор, — и выпейте граммов сто.

— Можно и двести, если дадут, — ответил Захар и снова пошагал к шлюпке.

Только лишь Ледорубов перевалился через борт шлюпки, как Глушко тотчас усадил его на банку рядом со Стыковым и сунул в руки весло.

— Чтоб грести у меня зверем! — крикнул не столько матросам, сколько Ледорубову. — Слушай мою команду: весла-а на воду!

И шлюпка, наперекор волне, рванулась к тральщику. Никогда еще матросы не гребли с такой неутомимой яростью, помогая тарахтевшему движку. Ворочая тяжелым вальковым веслом, Захар немного согрелся, но стыли ноги — сапоги и брюки начали затвердевать, покрываясь коркой льда.

Силуэт корабля все увеличивался. Вот шлюпка скользнула вдоль его борта, окрашенного сероватой шаровой краской, и подошла под вываленные кильблоки. В считанные минуты ее подняли на ростры.

Захара под руки повели к люку. В душевой с него сняли окостеневшую одежду, уложили на лавку и, как наказывал доктор, принялись нещадно растирать спиртом. С послушным безразличием он делал все, что ему приказывали: сгибал и вытягивал ноги, потряхивал руками, переваливался с боку на бок. Всезнающий и всемогущий боцман обрабатывал его тело с такой профессиональной изощренностью, будто состоял в должности массажиста при знаменитых сандуновских банях. От этой процедуры к Ледорубову возвращалось ощущение собственного тела. Кожу саднило, мышцы ломило. Приняв горячий душ и напившись чаю, он окончательно пришел в себя.

Тральщик дрейфовал у острова до тех пор, пока продолжалась операция. Наконец семафором передали, что опасность миновала: матрос будет жить. Голанд решил остаться на острове и при первой же возможности переправить больного на материк. Вертолет стоял наготове, ожидая лишь улучшения погоды.

Получив разрешение возвращаться в базу, Пугачев распорядился ложиться на обратный курс.

Настроение у Ледорубова стало таким бодрым, словно он хорошо отдохнул и выспался. От сознания удовлетворенности собой будто прибыло силы. Ему хотелось говорить, двигаться, что-то делать. Захар оделся во все сухое и пошел на вахту.

— Валяй вниз, — предложил Семен, — согрейся, отоспись как следует. Я за тебя отстою.

— Ни в коем случае, — запротестовал Захар. — Вахта моя. Значит, и стоять мне. После такой купели я как новорожденный.

— Добро, коли так, — согласился Пугачев и, поманив друга пальцем, шепнул ему на ухо: — В кубриках сейчас только и разговору что о тебе. Видал как?.. — Семен многозначительно поднял брови — такое, мол, надо ценить.

Захар, усаживаясь в кресло, сокрушенно покачал головой, как бы говоря: «Нашел тоже, чему удивляться…» Тем не менее он был доволен, что смог сделать человеку ощутимое добро и тем самым нравственно возвыситься в собственных глазах. Не так давно ему казалось, что, развивая способность к рациональному мышлению, он навсегда убил в себе простые человеческие эмоции, живую непосредственность: с недоверием реагирует на обыкновенный смех, осторожно относится к проявлению доверительности. А ледяная балтийская вода будто взяла и смыла все условности в его представлении о людях. Ледорубову теперь хотелось как-то по-другому жить, работать, мыслить.

«А Стыков молодчина все-таки, — подумал Захар, обращаясь взглядом к рулевому, который сидел в соседнем кресле. — Не останови его, так он не раздумывая прыгнул бы за мной в воду». И сказал ему:

— Насчет создания у нас конструкторского бюро — ваша идея?

— Не только моя, — отозвался рулевой, не отрывая глав от репитера.

— И что же вы решили?

Стыков на это лишь пожал плечами: что же, мол, получится без вас… вы ведь отказались нам помочь…

— Ну что же, давайте попробуем, — сказал Ледорубов. — Составьте список всех желающих и завтра представьте его мне. Денька через два проведем организационное собрание.

— Значит, так, — Стыков возбужденно заерзал в кресле, — Лещихин, Колесников, Помигуев…

— Все, все. Потом, — прервал его Захар. — Лирическая минута кончилась. Не забывайте, что мы на вахте.

Тральщик беспорядочно валяло с борта на борт и с носа на корму. Когда он не попадал в такт колыхания волны, море, будто осерчав, резко всхлестывало до самой надстройки, норовя тяжелой лапой пришлепнуть его за непослушание.