Минная гавань - [36]

— Между прочим, у Сомова на тральце вспомогательный движок барахлит. А у нас в бэче пять — полный порядочек. На нас, старшой, положиться можно.

— Вот как? — Захар сделал вид, что не замечает его фамильярности. — И тем не менее первое место по бригаде удерживает экипаж Сомова.

— Комбриговы любимчики, умеют в глаза пыль пустить. А мы работяги.

— Мягко выражаясь, слухи о нашем превосходстве сильно преувеличены, — возразил Захар. — Помнится, когда подводили итоги, именно ваши мотористы оказались не на высоте: в теории были слабоваты. А в результате — у нас второе место.

— Когда это было, год назад? — обиженно спросил механик. — А теперь?

— Вот годовые итоги подведут — видно будет.

— Что там итоги! Просто есть лошади двух типов: цирковые, для парада-алле, и ломовые, на которых… возят. Вопрос в том, от какой из этих лошадей больше пользы.

— По-вашему выходит, что у нас какой-то комплекс неполноценности. Но где же выход?..

На это Зубцов ответить не успел. Его позвали к телефону.

«Не он один так думает, — размышлял Захар. — Столько лет оставаться на втором месте! У кого душа не заболит?»

Ледорубов не мог отрицать, что экипаж Сомова заслуживает всяческих похвал хотя бы потому, что сумел по итогам боевой и политической подготовки переместиться с третьего места сразу на первое. Но и пугачевекий экипаж был не хуже. Возможно, он превосходил даже своих соперников более ревностным уходом за техникой, безаварийной работой. Захар допускал, что в какой-то мере сказывалось то предубеждение, с которым Буторин относился к Пугачеву, как к человеку, не способному «срывать с неба звезды». Комбриг любил свежие идеи, большие, шумные начинания. Его раздражали добросовестные тихие работяги, к числу которых относился Пугачев. Тем не менее, не один комбриг оценивал достижения и промахи экипажей, когда в бригаде требовалось назвать лучший корабль. Учитывалось мнение офицеров штаба и политотдела, которых при распределении мест едва ли можно было упрекнуть в необъективности.

«Что предпринять?» — постоянно думал Захар. Он перебрал в голове множество всевозможных вариантов, с тем чтобы улучшить работу, и ни один из них не подходил. Оставалось согласиться с замполитом, который предлагал Захару создать матросское конструкторское бюро и всколыхнуть этим самую активную часть экипажа, зажечь моряков интересной идеей.

Тральщик все сильнее валило с носа на корму. От каждого удара волны корпус дрожал как в лихорадке, успокаиваясь лишь на короткое время. Сидевший рядом с Ледорубовым рулевой крепился из последних сил, чтобы отстоять вахту. Он то и дело наклонялся к жестяной банке из-под галет, его тошнило.

А у Захара качка вызывала сильный аппетит. Он ненасытно грыз сухарь за сухарем, которыми предусмотрительно набил карманы альпака.

Широко расставляя ноги и шатаясь, в рубку вошел хирург — высокий, тощий майор. На бледном лице — капли пота и мертвенная усталость. Глаза широко, вопрошающе раскрыты — да когда же эта мука кончится?.. Добравшись до Ледорубова, врач изнеможенно обхватил спинку кресла.

— Как он там?.. — спросил Захар о больном матросе.

— Совсем плохо. — Доктор покрутил головой так выразительно, что всем стало ясно: из-за качки ему и самому-то не намного лучше. — Нужна срочная операция. Никакими советами я помочь уже не в состоянии. Вся надежда теперь на вас.

— Но что мы можем? — Ледорубов сочувственно поглядел на измученного, еле державшегося на ногах майора, догадываясь, о чем он хочет попросить. — Вы же сами видите, какой шторм.

— А если подумать… — настаивал доктор.

Ледорубов обернулся к Зубцову:

— Что скажешь, механик?

— Слишком рискованно, — ответил тот. — Дизель, он ведь все равно что сердце: перегрузишь сверх нормы — и «скорая помощь» не поможет.

Доктор наклонился над кандейкой. Отплевавшись, уперся упрямым взглядом в Ледорубова.

— Хочу знать, капитан-лейтенант: у вас есть отец, брат, сын?.. Представьте одного из них на месте моего больного, а тогда поступайте, как совесть велит.

— Доктор, не считайте нас личными врагами! — Ледорубов ткнул пальцем в шкалу дистанционного термометра. — Глядите, как греются подшипники!

— Но разве подшипник дороже человека?..

— Не можем, доктор, поймите. Просто не имеем права.

— Все осторожничаете! Неужели за свою собственную жизнь боитесь? Эх вы!.. А я-то надеялся…

Захар скрипнул зубами, гневно перебил его:

— П-послушайте, вы, это уж с-слишком! Если угробим д-дизеля, в-вообще до острова не дойдем. Такой в-вариант вас устраивает?

— Извините, — майор сник. — И все-таки сделайте хоть что-нибудь, умоляю… Дорога каждая минута.

В какое-то мгновение они встретились взглядами, и Захара будто кольнуло чем-то острым. Оба они, видимо, подумали об одном и том же: «Мы люди, и все мы смертны. И есть же у каждого из нас за душой что-то свое, бесконечно святое, без чего нельзя называться человеком. Ради всего святого — ради жизни…»

Вырвав телефонную трубку из зажимов, Захар набрал номер каюты командира.

После короткого совещания решили вопреки всем инструкциям и запретам увеличить обороты дизелей. На вахту заступили самые опытные мотористы.

По боевой трансляции майор обратился к экипажу, доверительно рассказав как бы лично каждому всю неутешительную правду: о том, что больной потерял сознание, что пульс его еле прощупывается и что возможен летальный исход… И моряки взяли на себя ответственность за жизнь незнакомого им человека как бы наравне с доктором.