Минная гавань - [40]

Захар умолк, точно испугавшись собственной откровенности. Молчал и Пугачев, предоставляя другу возможность высказаться.

— Семен, а ты мог бы изменить своей жене? — ошарашил Захар своего приятеля неожиданным вопросом.

— Ирине?.. — Пугачев смущенно покряхтел. — Не знаю. Не пробовал как-то… Но едва ли. Мне бы тогда стыдно было глядеть ей в глаза. И не столько ей, сколько Кирюшке. Я вот раньше, когда был не женат, отчего-то не выдерживал детского взгляда. Как это… — Он пощелкал пальцами, подыскивая нужные слова. — Вот подходит и смотрит на тебя малыш своими ясными глазенками, а в тебе начинает говорить совесть, хотя и не знаешь, отчего это, в чем же и перед кем, собственно, виноват. Даже очень сильный взгляд взрослого человека выдержать можно, так сказать, не моргнув, противопоставив ему собственный, иронию или насмешку, а вот детский — никогда.

Захар задумчиво кивал, видимо, соглашаясь со всем сказанным, потом изрек с грустью:

— Чтобы все это оценить, действительно надо иметь собственного ребенка, то самое второе «я», перед которым никогда не солжешь…

— Понимаю, очень понимаю тебя… — И с надеждой спросил: — А может, все еще наладится у тебя с Тамарой?

— Не знаю. Теперь едва ли…

Семен шумно вздохнул и развел руками — чем же помочь тебе?.. Он встал и начал одеваться. Потоптался у двери. Видимо не находя больше слов утешения, он кивнул Захару напоследок и вышел.

И снова Ледорубов остался наедине со своими невеселыми мыслями. Больше всего угнетала не сама болезнь, а вынужденное состояние бездействия, отупляющего покоя. Время тянулось бесконечно. Захар то дремал, то пробовал читать. Но дурное настроение не покидало его.

После полудня пришел Голанд. Напористый и шумный, он за что-то отругал в коридоре Нину Сергеевну и без стука распахнул дверь в комнату Захара.

— Ну вот, что я говорил? — начал с порога. — Нечего было в воду лезть, если простужаетесь. А теперь получается, что я же и виноват.

— При чем тут вы, — проворчал Захар и не без ехидства добавил: — Между прочим, здравствуйте. Как я понял, вы именно с этого хотели начать.

— Извольте, — без тени смущения согласился доктор, — если мое персональное «здравствуйте» поможет вам больше, чем горчичники. — И распорядился, покачивая поднятыми ладонями: — Стэнд ап, тельняшку поднять!

Достав стетоскоп, он стал прослушивать Захара, постукивая по его спине тонкими холодными пальцами.

— Почему вы до сих пор не в санчасти, а здесь? — спросил недовольно.

— «Флажок» сказал, что можно и дома отлежаться: нет ничего серьезного, обыкновенная простуда.

— Ваш «флажок» — форменный коновал, — отрезал доктор. — А что, если случится осложнение?

— Ничего, перезимуем как-нибудь… Под мою ответственность, если вам угодно.

— Немедленно одевайтесь и — марш в машину!

— Бросьте вы этот тон, доктор! — разозлился Захар. — Никуда я не поеду. — И отвернулся к стене.

— Прикажете пригласить двух санитаров со смирительной рубашкой?

— До сих пор был уверен, что я не помешанный. К тому же у меня первый разряд по боксу…

— А у меня, между прочим, способность к гипнозу. Посмотрим, кто кого…

— Вы это серьезно? — Захар повернулся и не без иронии посмотрел на строптивого доктора.

— Разве я похож на шутника?

— Предсказывать можете?

— Что именно?

— Хотя бы, скажем… сколько я проживу?

Голанд весело рассмеялся:

— Это вам, дорогой, лучше обратиться к какой-нибудь гадалке. А зачем же мне у нее хлеб отбивать? Странно, почему вы об этом спрашиваете? Вас что-нибудь беспокоит?

— Да так… Любопытства ради.

— Могу уверить вас, что в данном случае от гриппа вы не умрете. Но для полной гарантии все-таки советовал бы поехать со мной и полежать недельку в санчасти. Идет, Захар Никитич? Обещаю полный комфорт.

Ледорубов, отрешенно глядя в потолок, покачал в знак несогласия головой.

— Ох, до чего же вы упрямый! — Доктор погрозил ему пальцем. — А мысли дурные о смерти потому вам в голову лезут, что лежите тут один, словом перемолвиться не с кем.

Захар с усилием засмеялся:

— Доктор, почему же дурные? Наоборот. Здесь никто не мешает задуматься о существе бренной плоти. Вранье, когда кто-то говорит, что он не боится смерти. Все мы не вечны. Только один умирает, как Макаров, на ходовом мостике, другой, как Добронравов, — на сцене, а третий, как Скобелев, — в постели у женщины. Одного не хочу — умереть немощным, на больничной койке…

— Тут я с вами согласен — умирать, так уж с музыкой. Только не надо прежде времени мозги в саван одевать. Нужно жить, работать, любить, оберегать старость родителей и воспитывать детей. И собственная смерть тогда придет настолько естественно, что и не заметишь ее… Разве не так?

— Так, так, — согласился Захар. — Оттого и хотелось бы знать, сколько проживу, чтобы располагать собой: в том смысле, что должен и что могу сделать… Ведь говорят, иногда и целой жизни не хватает на то, что задумал…

— Это уже другой вопрос, — обрадовался доктор. — Тогда вот вам моя рука как гарантия того, что книга вашей жизни еще далеко не прочитана, — и коснулся Захарова плеча. — Вот так-то, коллега.

— Почему коллега?.. — удивился Захар.

— Да хотя бы потому, что я тоже кандидат наук, только от медицины, — хитровато прищурившись, доктор поцокал языком. — Я же гипнотизер, колдун, маг. И знаю о вас абсолютно все!