Минная гавань - [41]

— Немудрено. Что-либо угнать в нашем городишке — это запросто. Даже моя соседка, надо полагать, знает обо мне куда больше, чем о самой себе…

— Допустим, что мне рассказали ванту историю… Но у меня просто не укладывается в голове, как вы, кандидат технических наук, добровольно решили похоронить себя в этой дыре?

— Одно и то же… — притворно простонал Захар, — будто все сговорились…

— Но это же и в самом деле странно!

— А вы, доктор? Согласитесь, наше положение в чем-то схоже.

— Вот именно — в чем-то. И не больше! Я продолжаю твердо идти по тому пути, который сделал целью всей моей жизни. На громкий титул — плевать, не в нем суть. Именно здесь мои знания людям куда нужнее, чем, скажем, в именитой ленинградской клинике. А вы, коллега, постыдно бежали от своего призвания, попросту дезертировали!

Захар встрепенулся, пытаясь возразить.

— Да, да, — продолжал настаивать доктор, — дезертировали от науки. А на корабле ваше кандидатское звание — ни уму, ни сердцу, ни обществу.

Привлеченная громкими голосами, в дверь просунула голову любопытная Нина Сергеевна. Она удивленно посмотрела на Захара, потом на доктора.

— Что вам угодно? — не слишком любезно спросил доктор.

— Я подумала, уж не случилось ли чего…

— Нет, не случилось. Но может. Больному вредны сквозняки. Закройте дверь!

Соседка перечить своему начальству не решилась и скрылась за дверью. В госпитале, где она работала, все медсестры порядком побаивались крикливого, требовательного майора, заведующего хирургическим отделением, который к тому же нередко исполнял обязанности главного врача.

Прерванный появлением соседки разговор возобновился.

— Во-первых, лучше быть хорошим моряком, чем плохим кандидатом, — сказал Захар. — Ушел с прежней работы потому, что не мог ни колеса своего выдумать, ни пороха изобрести… Чужие мысли подхватывать не хочу и не умею. Во-вторых, вы только вдумайтесь, какая теперь сложная на кораблях техника. Ну давно ли, кажется, офицер обходился средним образованием, а сейчас ему и инженерного мало. Вы поглядите, сколько матросов с дипломами! А в будущем кораблями будут управлять непременно кандидаты наук, если не доктора. Что, разве не логично? И потом, не думайте, что моя кандидатская диссертация лежит на моей совести мертвым грузом. Отпущенные мне авансы я, кажется, именно здесь, на флоте, сумею отработать…

Захар принялся излагать доктору идею матросского конструкторского бюро. И чем дольше он говорил, тем заметнее доктор и сам вдохновлялся. Наконец он вскочил со стула и принялся расхаживать по комнате, возбужденно повторяя: «Превосходно, превосходно…» Остановившись, майор протянул в сторону Ледорубова руку, как бы прося слова.

— У меня, Захар Никитич, теплились примерно такие же мысли. Все думал: а не собрать ли молодых талантливых врачей и не заняться ли каким-нибудь большим изыскательским делом? Знаю, знаю, — как бы защищаясь от чьих-то возражений, доктор отчаянно тряхнул головой, — нет ни подходящего оборудования, ни условий. Но, как говорят, лиха беда начало… Не боги горшки обжигают!

В дверь постучали.

— Кто там еще?! — крикнул доктор, недовольный тем, что ему опять помешали.

Нина Сергеевна решительно вошла в комнату, держа в руках накрытый белоснежной салфеткой подносик.

— Время ужинать, товарищ майор, — напомнила она.

Доктор недоверчиво поднес к глазам часы.

— Действительно, — он повернулся к Захару, как бы призывая его в свидетели. — А мы заболтались! — На минуту задумавшись, махнул рукой: — Так и быть! Разрешаю вам болеть дома. Дней через пять надеюсь видеть вас в полном здравии.

Доктор чопорно поклонился и решительной походкой занятого человека вышел из комнаты.

После ужина Захар достал бумагу, авторучку и, расположившись поудобнее, принялся составлять план предстоящей работы матросского КБ. Как ни старался, стройной системы отчего-то никак не получалось. Снова разболелась голова и поднялась температура. Он проглотил таблетку и попытался заснуть. Не помогло. Долго ворочался с боку на бок, прислушиваясь к непогоде.

Белыми волнами ходила за окном метель. По-собачьи, жутко, будто по покойнику, скулил в печной трубе ветер. Скрежетал качавшийся на столбе у дома фонарь. Тусклый свет от него еле проникал в темноту Захарова жилья. По углам полночными призраками хоронились тени. Лишь сверчок, единственное живое существо, откуда-то из ночной бездны подавал Захару свой негромкий голос.

Непогода бушевала и весь следующий день. Никто больше к Захару не приходил. Вернувшаяся с работы Нина Сергеевна истопила печку, пробовала занять Ледорубова разговорами. Но Захар отмалчивался. Отказавшись от ужина, он не совсем любезно попросил соседку, чтобы его оставили в покое.

К нему незаметно подкралась одуряющая тоска. Сначала возникло слезливое чувство жалости, сострадания к самому себе, оттого что все о нем забыли, а потом им овладело полное безразличие, какое настает, по его собственному предположению, разве что у обреченных тяжелой, неизлечимой болезнью. Не хотелось ни есть, ни спать, ни думать. Выдави ураганом в окне стекло, случись в доме пожар — он и не пошевелился бы. Казалось, уже ничто на свете не обрадует, не тронет глубоко…