Министерство по особым делам - [87]

Вода под пирсом загустела от нефти, бензина и прочих отходов производства, стеклянно поблескивала. При каждом всплеске и каждой волне вода то багровела, то краснела, то в ней проступали прожилки цвета растекшегося желтка.

А ведь красиво! Хотя едва ли, подумал Кадиш, стоит есть то, что выудишь из такой воды. Проплывавший мимо буксир, таща на невидимой привязи баржу, дал гудок.

Кадиш вернул чашку и закурил.

Сделав несколько затяжек, он не без опаски кинул сигарету в воду: вдруг река загорится и вся эта химия сожжет Буэнос-Айрес?

Мужчина покачал головой, словно хотел сказать: не загорится, пробовали уже. Впрочем, кто знает, что он там думает.

Вводную часть можно было считать законченной, и Кадиш протянул мужчине руку. Рукопожатие оказалось крепким. Не отпуская руку, мужчина спросил:

– Как, еще раз, ваша фамилия?

– Я думал, мне не следует… – сказал Кадиш. – Что вы бы ни хотели…

– Виктор Волленски, – представился тот.

– Кадиш Познань. Я решил, что не должен знать ваше имя.

– Почему же? – возразил тот. – Человеку с нечистой совестью в этом городе бояться нечего. Это невинным людям надо быть начеку.

– В самом деле?

– Я – живое тому доказательство. Ведь мне давно пора быть на том свете.

– Вы спаслись? – Кадиш оглянулся – посмотрел на клуб. Если хочешь видеть, кто к тебе идет, нет ничего лучше края пирса.

– Спасся? – мужчина поднял бровь.

– Вырвались из лап хунты.

– Из лап хунты? – Мужчина засмеялся. – Вот наивняк. Разве по мне не видно?

Кадиш оглядел собеседника. Зубы у него вдруг застучали – у воды было холодно, не помогал и горячий кофе. Волленски снял куртку, передал Кадишу, Кадиш ее надел.

Волленски – он остался в толстом шерстяном свитере – закатал рукава и обнажил затейливую, слегка выцветшую татуировку.

– Спасаться надо от меня. И вот в чем штука: всю жизнь за чем-то гонишься, а когда хочешь сбежать, оказывается – не тут-то было. Даже если ты из тех, кто гонится, от себя не убежишь. Я пробовал. Спрятал все концы в воду. И что? – Он закрыл огромные глаза, потом резко их распахнул, сначала один, потом другой. – Оказалось, только глянь – и вот он я.

Кадиш внимательно слушал, кивнул, не отводя глаз от татуировки.

– Вы моряк? – спросил Кадиш.

– Флот, – уточнил Волленски. – В этой стране все вверх ногами – вот и флотский теперь летает на самолетах.

– Пилот?

Волленски прищурил глаз.

– Ojo[43], – сказал он. – Глаза у меня большие, им бы подавать сигналы большой тревоги, вот только видят они так себе. – Он высвободил одну из удочек. – Нормально для штурмана. Нормально, чтобы видеть больше, чем надо. Лучше бы мне быть слепым.

– Бог знает что вы говорите, – сказал Кадиш.

– Доведись вам увидеть то, что мне, вы бы так не сказали.

Леску удочки чуть колыхало подводное течение, тем не менее Волленски начал ее сматывать. А когда показался крючок с наживкой, снова забросил его в воду.

– Что же там такого ужасного? – спросил Кадиш. Он положил руку на вторую удочку, и Волленски кивнул. Кадиш вытащил ее.

– Я знаю, что делают с детьми, – сказал Волленски.

Кадиш подошел к нему вплотную.

– Как так получилось, что это знаете именно вы?

– Потому что это моих рук дело, – ответил Волленски. – Я – то чудовище, которое сбрасывает их в море.

Снова закинув удочки, мужчины постояли у перил, посмотрели на воду. Кадиш сунул руку в карман. Вытащил фотографию Пато и по перилам подвинул ее к штурману.

– Пато Познань, – сказал Кадиш. – Мой сын, он пропал.

Штурман не стал смотреть на фото. Отвернулся.

– Прошу вас, – настаивал Кадиш. – Вдруг вы его узнаете. Если не знаете имени, пусть хоть лицо узнаете.

– Это не имеет значения, – ответил штурман.

– Для меня имеет, – взмолился Кадиш.

Штурман взял фотографию, изучил и отодвинул к Кадишу.

– Они все выглядят одинаково, все выглядят так. Как говорится, все в одной лодке. Да вот беда – лодки у них нет. И все они – на дне реки.

– А доказательство? – спросил Кадиш. – Я же отец, как я могу этому верить?

– Хотите, чтобы кто-то поклялся? Кто-то со стороны? – Штурман умолк, словно и впрямь ждал, что Кадиш ему ответит. – Похоже, вы и без меня знаете правду.

– Что знаю? – спросил Кадиш.

– Что если они пропали – это все. Домой ни один не вернется.

– Не может такого быть, – пробормотал Кадиш. Он не мог поверить тому, что услышал.

– Я убил многих. Возможно, и вашего сына.

– Вы никогда бы не признались мне в этом. Не сказали бы вслух.

– Я вам сразу сказал: наказывать меня никто не хочет. Я пытался рассказать об этом миру, но вы чуть ли не единственный, кто захотел меня выслушать.

– Будь это так, вы бы тоже оказались в числе пропавших.

– Похоже, все наоборот. Меня оставили городским глашатаем. Я толстяк, мерзкий пьянчуга – чистое позорище. Правда всегда выходит наружу, но, когда уже не разобрать, где правда, а где ложь, такие, как я, приносят пользу.

– И в чем польза? – спросил Кадиш, он никак не мог собраться с мыслями.

– В том, что я сейчас делаю, – вот в чем! История просто несусветная и немыслимая, и кто ее рассказал? Гнусный тип, от него разит, – тут он улыбнулся, показав распухшие десны, – он спит на улице, торгует рыбой, которая кормится утопленными детьми, и ест себя поедом. – Он яростно почесал за ухом, будто его кто-то укусил. – Я для правительства – находка. Я выдаю их тайны, но, когда они исходят от меня, все думают, что это бредни.