Министерство по особым делам - [50]
И посмотрите на него теперь! – подумала Лилиан. – Если б только ее отец дожил до этого страшного дня!
Лилиан поднялась, прижалась лбом к окну. Она не могла поверить своим глазам. С красивым новым носом лицо мужа наконец-то обрело верные черты, прояснило крывшиеся в нем возможности. Мужчина, который шел к ней, был тот же до боли знакомый Кадиш, но в нем резче, четче, полнее обозначилась его суть.
Никогда он не был ей так близок, так понятен. Кадиш прошел между машинами, ступил на тротуар. Он поднял голову – взглянуть на их окно, будто что-то вспомнил, почувствовал, что за ним наблюдают. Лилиан замахала ему обеими руками, водила ими взад-вперед по оконному стеклу. Кадиш ответил грустной полуулыбкой. Потом поднял руку и махнул жене в ответ. Задержался на секунду – и исчез в подъезде. Ее муж, ее дорогой Кадиш, ее идеальная половина. Кадиш Познань, отец пропавшего сына.
Глава двадцать пятая
Смотреть, как идет операция, Кадиш не хотел. Он стоял у входа в больницу и курил. Позже за ним вышла сестра – та, которую он знал. Она отвела Кадиша в послеоперационную палату, там он обнаружил сияющего Мазурски и Лилиан в бинтах. Укутанная одеялами и не вполне отошедшая от наркоза, она едва внятно, но без продыха костерила доктора.
– Бе-кисо, бе-касо, бе-косо, – сказал доктор. – В еврейской школе при Благоволении я мало что выучил, но это застряло в памяти. В трех случаях проявляется суть человека: когда речь идет о деньгах, когда он гневается и когда пьян. В нашем случае, мне кажется, речь идет о последнем.
Кадиш взглянул на жену.
– Словесный понос, – пояснил Мазурски. – Дело полезное.
Лилиан было любо-дорого послушать.
– Доктор Тухлый Пенис, – бормотала она. – Доктор Крошка-Пенис. Крохотная крошка. Доктор Жирный Свин.
Доктор положил руку на живот.
– Ну, жирный – это вы зря. А насчет пениса – это как посмотреть.
Кадиш приподнял бровь.
– Анестезия иногда провоцирует сквернословие. Вылезает то, – Мазурски засмеялся, – что таится внутри.
– Выродок, – сказала Лилиан.
– Это подходит и вам, и мне. Но на язычок она остра, хоть и путается в словах.
– Все хорошо? – спросил Кадиш.
– Более чем.
Кадиш понизил голос до шепота:
– Сделали большой, как она просила? Вернули старый нос? С горбинкой? Она хочет видеть в зеркале нашего сына.
– Гарантирую, что на этот раз нос никуда не денется. Я постарался на славу. Репутацией не бросаются.
– Мамзер![34] – сказала Лилиан громко и, хоть и сквозь повязку, вполне внятно. – Встаем! Поехали!
Мужчины уставились на нее – еще не придя в себя, она пыталась встать с постели.
Второго раза она не допустит. Две операции – это ладно, но второй раз проснуться, не думая о Пато, – такого больше не будет. Кстати, и в самом пробуждении мало радости: приходишь в сознание и понимаешь – Пато нет. Но сейчас ее ничто не остановит. Если нос на месте, больше отдыхать она не станет.
– Прошу вас, – взмолился доктор. – Не надо спешить.
– Нос держится?
– Держится.
– Тогда нечего тратить время.
Кадиш, метнув взгляд на доктора, бросился на помощь жене. Лилиан поднялась, ноги едва держали.
– Это нормально? – спросил Кадиш.
– Мать не остановишь, – сказал Мазурски.
Кадиш помог жене одеться, а доктор вышел и вернулся с креслом-каталкой.
– Посидите хотя бы до машины.
Лилиан села в кресло, доктор сам отвез ее к лифту. Когда двери открылись, ручки перехватил Кадиш.
– Удачи, – сказал доктор.
Кадиш развернул кресло и стал пятиться, чтобы войти в лифт, Лилиан меж тем подалась вперед и пожала доктору Мазурски руку.
Устав упрашивать, Кадиш начал яростно колотить в дверь. Вот бы мне такую бдительность проявить, подумал он. К тебе ломятся, а ты – ноль внимания, это ж, наверно, нелегко?
Будь Лилиан чуть лучше, не опирайся она на его плечо, чтобы не упасть, она сказала бы то же самое. Слава богу, что не сказала. Сейчас, когда они умоляли мать Рафы впустить их, это было бы слишком.
Кадиш знал: полиция в конце концов выломала бы их дверь. Они бы все равно вошли. Но насколько лучше было бы для всех, включая Пато, если бы Кадиш, по крайней мере, попортил им нервы, вынудил их поднять шум.
– Я просто хочу с ним поговорить, – сказал Кадиш. – Пару слов с вашим сыном.
Кадиш и впрямь хотел поговорить с Рафой. Сидя на нем верхом и колотя его головой об пол. Кто, как не Рафа, во всем виноват? Самонадеянные идиоты! Они точно что-то замышляли. И зачинщиком наверняка был Рафа.
Мать Рафы, даже не открыв дверь, попросила Познаней держаться подальше. И не лезть в их жизнь. «Вы и так наделали дел», – сказала она. У Лилиан даже отлегло от сердца. В чем бы их ни обвиняла мать Рафы, она первая признала: Лилиан чего-то добилась.
В конце концов дверь Рафина мать все же открыла. При виде Лилиан она заметно встревожилась. Не стала спрашивать, что случилось, даже не пригласила войти. Кадиша после операции она не видела и перевела на него взгляд лишь после того, как освоилась с лицом Лилиан. Встреть она их на улице, наверняка бы не узнала.
Кадиш подвел Лилиан к дивану и тут же, не спрашивая разрешения, прошел в спальни. В одной девочка школьного возраста делала уроки и не удостоила Кадиша даже кивком головы. В другой на кровати, в тяжелых черных ботинках и двух или трех свитерах со здоровенными дырами, спал старик. Мимо матери Рафы Кадиш прошагал на кухню.
