Министерство по особым делам - [38]

Лилиан заказала соте из шпината. Шпинат был обильно приправлен чесноком. Она подалась вперед и подцепила вилкой равиоли с тарелки Густаво, он приподнял тарелку – бери еще! Но она чуть прижала его руку книзу и подняла бокал, давая понять, что поужинать в хорошем ресторане – мысль совсем неплохая! Лилиан пригубила вино, Густаво расплылся в улыбке.

– Спасибо за ужин, – поблагодарила она, щелкнула пальцем по ободу бокала, и хрусталь зазвенел.

Кадишу подвернулась работенка за пределами кладбища. Синагогу при кладбище Благоволения посещали куда реже, чем само кладбище, но она, хоть и изрядно облупилась, знай себе стояла. Как и в любой другой синагоге, видные евреи из местной общины были не против того, чтобы их вклад отметили. К стене в конце синагоги было, как водится, прикреплено дерево из бронзы. На его ветки в дни, когда в фонде синагоги денег было в избытке, прикрепляли серебряные листочки с именами жертвователей. Это дерево встретило весну лишь однажды, подумал Кадиш. С тех пор в лесу сутенеров круглый год стоит осень. Ветки стояли почти голые.

Ждать дотемна причины не было. Работать предстояло в помещении. Он пришел в сумерки и взялся за дело при свете, лившемся в окно. Задача оказалась не из легких.

У входа в синагогу, перед пустым ковчегом, висел парохет, массивная пурпурная завеса, – чтобы добавить ковчегу торжественности. Внизу завесы было вышито посвящение: Памяти Эстер Зукман, ниже – даты ее жизни. Надпись, искусно выведенную золотой нитью, с двух сторон держал лев. Расплатиться с Кадишем потомкам Эстер было нечем. Они разрешили ему оставить себе золото.

К пришедшей в упадок синагоге Кадиш относился с меньшим почтением, чем к кладбищу. Он спросил семью: а не проще ли оторвать завесу, и дело с концом? Но Зукманы хотели оставить завесу: пока стоит синагога, пусть висит. Предложение Кадиша их покоробило: какой бесчувственный! И Кадиш, вспомнив о золоте, поспешил добавить: «Завесу можно было бы оторвать, если бы ее не повесили в память о вашей матери». Тут родственники сменили гнев на милость, и работу он все-таки получил. Как всегда, Кадишу приходилось балансировать – между религиозностью и суеверием, между гордостью и стыдом.

С помощью пинцетов и щипчиков, позаимствованных из косметички Лилиан, Кадиш потихоньку – ниточка за ниточкой – спорол имя. Когда стало темно, он включил фонарь. Кадиш потерял счет, сколько раз он укололся: казалось, имя было растением, не хотевшим, чтобы его выпололи. Золотая нить рвалась, кончики обламывались и вонзались в покрасневшие и распухшие руки Кадиша.

Тем не менее работалось Кадишу спокойно. Однообразные движения умиротворяли, тишина заброшенной синагоги влияла благотворно. Кадиш то предавался воспоминаниям, то воспарял мечтами. Он забыл об обычных тревогах из-за растущих долгов, безразличия Лилиан, давящего тяжелым камнем гнева Пато. На минуту Кадиш даже прекратил работу и уставился во мрак женской половины, где-то когда-то сидела его мать.

Закончив, Кадиш расстелил на полу два носовых платка. В центре каждого насыпал горку золотых нитей и как следует прижал. Взглянул на сокровище, накопленное, пока он убирал надпись. Потом завязал оба платка, оценил на вес – что ж, результат неплохой.

Кадиш поднялся, надел пальто, положил платки в разные карманы. При ходьбе колени поскрипывали, ладони горели от порезов. Он отошел к скамьям и медленно, осторожно – побаливала поясница – сел. Закурил и осветил фонарем дело рук своих.

Имя теперь выглядело куда хуже. То есть надпись «Эстер Зукман» стала куда заметнее, чем в последние годы. Когда семья отвергла его предложение снять завесу, она не учла одного обстоятельства. Защищенный от света и воздуха, бархат под золотыми нитями не выцвел. И без вышивки надпись читалась никак не менее внятно. Результат оказался противоположным желаемому. Имя Эстер сияло ярко, как никогда.

Кадиш не стал печалиться. В конце концов, в своем деле он специалист, не хуже его друга доктора. Он ведь предложил убрать завесу – семья отказалась. Если они захотят избавиться от завесы теперь, он с удовольствием уберет ее – ясное дело, не бесплатно. Кадиш выключил фонарь, и ему показалось, что имя можно прочитать и в темноте.

Отправляясь в синагогу, Кадиш решил на этот раз обойтись без машины и сейчас, выйдя в затянутую облаками ночь, возвращался домой пешком. В общем и целом все прошло удачно. Он похвалил себя, поднял воротник пальто. Руки, красные и распухшие от работы, онемели. Проходя мимо фонаря, он вынул их из карманов и внимательно оглядел: впившиеся в них золотые осколки поблескивали – казалось, глядя в чашу ладоней, он видит звезды.

Глава шестнадцатая

Когда телефон зазвонил во второй раз, Кадиш уже вернулся. Он нашел документы Пато и спокойно поехал в полицейский участок по указанному адресу. Он умел отличать крупные неприятности от мелких.

Для Кадиша существовало два факта: во-первых, сын попал в полицию, во-вторых, оттуда позвонили, чтобы его забрали. Проблема разрешена, не успев стать проблемой. Он успел только поздороваться с Пато, услышал в ответ «папа», и тут трубку взяла женщина. Забрать сына, отвезти его домой – это дело для отца. Раньше Кадиш забирал сына из дома друзей, из школы. Кадиш приедет в участок. В присутствии полицейских Пато будет отводить глаза, сутулиться, а в машине забьется в угол и промолчит до самого дома.