Министерство по особым делам - [36]

Пато был сыном своей матери. От отца он усвоил, что власти уважения не заслуживают, но мать приучила Пато их бояться. И когда он увидел, что девушку отпустили, он и вовсе лишился покоя. Значит, пока они все вместе, а дальше – каждый за себя.

– Жарко, – сказал Пато.

– Тут нам ничего не будет, – отозвалась Флавия, словно Пато говорил о том, что и правда его беспокоило. – Это местная полиция. Нас слишком много. И если нас проведут через главный вход, все обойдется.

– Что это значит?

– А то, что если нас захомутали и арестовали местные копы, они за нас и отвечают. Если нас проведут в участок через главный вход, значит, мы через него же, скорее всего, и выйдем. Ну а если нас поведут через черный ход, тогда дело плохо.

Рафу хлебом не корми – дай поговорить о кознях властей. Вокруг него собрались слушатели.

– Беды надо ждать после того, как тебя вроде бы отпустили. Вышел из участка – и попал под машину. Как в мультике. А кому-то и рояль на голову упадет.

Кто-то Рафу поддержал, рассказал свою историю. Так или не так, но в автобусе в козни, причем любые, верили все.

– Что-то мне не по себе, – признался Пато.

– Оно и немудрено, когда обкуришься да еще попадешь в передрягу, – объяснил Рафа. – Известное дело.

Флавия пнула Рафу в голень.

– Не гони пургу, – сказала она.

Дверь открылась, начали, как на экзамене, выкликать фамилии в алфавитном порядке. Одному за другим – по алфавиту – сначала Флавии, потом Рафе, потом и всем остальным женщина в полицейской форме отдала документы и всех отпустила. Всех, кроме Пато.

Рафа и Флавия ждали его на улице. Оставшись в автобусе один, Пато вопросительно посмотрел на сотрудницу полиции.

– У меня документов больше нет, – сказала она. – Алфавит кончился.

– Я документы забыл, – объяснил Пато.

Дверь снова захлопнулась.

Автобус еще проехал, остановился, и та же женщина из полиции позволила Пато выйти. Он выскочил – они оба стояли возле небольшого полицейского участка, раньше Пато около него не бывал. Женщина заглянула ему в глаза. Пато уставился на дырочки в ее ушах – видимо, в свободное от службы время она носила сережки.

– Курил? – спросила она.

– Сигареты, – ответил Пато.

– Глаза вон кровью налились, это от сигарет?

– Аллергия, – объяснил Пато.

Она повернула его лицо к свету, что шел из окон здания.

– Да, в этих автобусах пылища, – сказала она и повела его в участок.

Полицейский за стойкой поднял голову – он возился с радиоприемником, снял с него переднюю панель. За столом у стены сидел еще один полицейский. Этот даже голову не повернул в их сторону.

Дернув Пато за куртку, женщина пихнула его в камеру временного содержания и заперла.

Пато, сам того не заметив, вцепился в решетку.

– Разве вы не должны меня зарегистрировать? – возмутился он. – Разве я не имею права позвонить и сказать, что я здесь?

– Как правило, имеешь, – сказала она. – Но у тебя нет документов. А без документов тебя, можно сказать, просто нет. Как прикажешь тебя регистрировать?

– Вот поэтому мне и надо домой позвонить.

– Поэтому тебе придется подождать до завтра.

– До завтра?

– У нас народа не хватает. Люди придут только утром. А там еще с выходных завалы надо разгребать. Разгребут – и тобой можно будет заняться.

– А потом меня отпустят, как остальных?

– Не знаю, – сказала она. – Остальных-то уж нет. Все разбежались.

Она отошла, а Пато машинально вцепился в решетку, прижал лицо к прутьям.

– Значит, в понедельник утром? – крикнул он ей вслед.

– Кто знает? – ответила она. – Вон какой завал.

И с неожиданным дружелюбием, отчего у Пато на душе заскребли кошки, махнув ему на прощанье рукой, оставила на ночь в камере.

Было уже довольно поздно, и Пато без особых усилий, иногда забываясь сном, скоротал время до утра. Кто-то принес ему чашку кофе на подносе. К полудню какой-то полицейский, отправляясь на обед, спросил Пато, есть ли у него деньги. Деньги он взял и, по возвращении, принес шоколадный батончик и бутылку кока-колы. Пато уже подготовился к любому исходу, от пыток до гильотины: наслушался от своих и ужастиков, и слухов, и подлинных историй. Но он никак не ожидал, что его пусть хоть как-то, но все-таки покормят и вообще оставят в покое. После кока-колы у него отлегло от сердца, и он уснул по-настоящему, проснулся он, только когда вчерашняя сотрудница, разбудив его, – она вела себя так, словно видела его впервые, – дала ему блокнот с карандашом и велела записать свои данные. Как выяснилось, пока он спал, в камеру привели еще одного человека. На соседней скамье посапывал мужчина средних лет в костюме (изрядно поношенном) и кроссовках (совершенно новых). От него исходил не самый приятный запах.

– Теперь ждать недолго, – сказала женщина, когда Пато отдал ей блокнот со своими данными.

Интересно, недолго – это сколько: часы, дни? Ожидание стало невыносимым. Уж лучше бы у него забрали часы, так ведь нет, оставили! И этот алкаш вот-вот проснется, хотя это не самое страшное.

В половине восьмого вечера та же сотрудница вывела Пато из камеры, чтобы он позвонил домой. До того как его посадили, Пато с содроганием думал, что придется объясняться с отцом. Сейчас эта мысль не так ужасала. Пато надеялся, что трубку, хотя она, понятное дело, перепугается до смерти, возьмет мама. И родители не знают, что его упекли за решетку – вот что хуже всего! Он не был дома всего ночь и день, а если бы его продержали тут месяц? Родители так бы и думали, что он ночует у Рафы и дуется на них? Пато набирал номер, а в горле стоял ком – надо взять себя в руки, иначе, услышав мамин голос, он разрыдается. Не хватало еще зарыдать в полицейском участке! Тем более при сотруднице, которая вчера так дружелюбно помахала ему рукой. Он закрыл глаза, представил свою пустую и полутемную квартиру – в гостиной раздается звонок, его едва слышно в коридоре.