Minima philologica. 95 тезисов о филологии; За филологию - [28]
Имманентная приостановка слова в слове делает его говорящим-за [Für-Sprecher], адвокатом и защитником для другого – которое ни в каком слове не находит приюта. Извечая себя, слово отвечает на собственное насилие тем, что «иссиливает» его. «Для / за» у Целана – не один предлог среди прочих, а абсолютный, предваряющий все последующие предлоги и их обусловливающий пред-предлог. Это не местоимение [Fürwort], замещающее слово, как оно описывается в грамматиках, а некое имение без места; это «для / за» прежде любого слова и даже прежде себя самого, и потому это «для / за» – не слово, а то, в чем – в том числе и в «для / за» – оно активно и вместе с тем пассивно извечает. Слово для слова – то есть для слова и для языка вообще – само не может быть словом из языка; скорее наоборот, язык должен быть языком извечающего и извеченного «для». Это – абсолютное пред-слово и от-слово для любого другого, уже известного или еще неизвестного слова. Поэтому в «здесь» определенного исторического языка, немецкого, это слово – радикальнейший, суб-радикальный ответ на возможность будущего языка и вместе с тем на возможность не только языка, но и событийности [Geschehen], выходящей за рамки любых слов и всякого языка. Это – пред-слово и ответ, говорящие в «здесь» за иное, чем «здесь», и тем самым за вместо-положение [Entortung] любых понятий топического порядка. «Для / за» в стихотворении Целана не есть слово, в нем слово «извечает» – «извечает» себя и любое другое слово, за которое оно говорит и пред которым оно говорится. «Извечая» всю совокупность языка, его функций и операций, это слово узурпирует все другие; оно – универсальный паразит, в пределе бесконечный парабазис, структурная пародия тотальности языка, но и – слово, говорящее аффирмативно за все еще предстоящие слова, даже за слово «за», и оно говорит за-ранее, предваряя их, и если и не без насилия, то все же, «иссиливая», расчищает для них место.
За – это открытый для слова слог, атопическое пространство, пред- и за-языковой жест, который, обращаясь к языку и сдерживаясь, позволяет всему, что составляет язык, состояться. Однако так же, как пред-слово, ответное слово и противо-слово ко всему говоримому, «для / за» говорит в пользу и не сказанного, и того, что вообще не может быть сказано. Говоря за другого, за следующего другого и всякий раз по-другому, оно не может говорить по-другому – только все время и за ничто и за никого. «Для / за» означает поэтому «для / за» в кавычках, а значит, и само «извечается в для / за», «не для / за», «от-для / – за» [Ent-Für]. В «для / за» язык говорит и против себя самого и за свою немоту: не так, как если бы немота находилась вне его, и не так, как если бы когда-нибудь могло найтись соответственное ей слово, а скорее таким образом, что отдает себя на волю события «извечания», говоря с онемением, из него и по направлению к нему. «Для / за» – язык – молвит; «для / за» – вне языка – умолкает: мутирует. «Для / за» во всех смыслах, в том числе и в смысле mutum[106], которое ни в каком слове нельзя постичь, – это мутация языка[107].
В стихотворении Целана не постановляется, а излагается, что в «за» извечается – в том числе и само это «за». Неологизм «извечает» [entwortet] говорит как параномазия, при-, почти- и со-имя, образованное от «обесценивает» [entworten] и «от-вечает» [antworten], он отнимает у них тем самым характер самостоятельных слов и лишает их функции, указывая лишь на их потенциальное существование как раз самим словом «извечает», в котором высказывается их приостановка. Но и слово «для / за» тоже говорит не как отдельное слово, не как номинальная единица национального языка, его также можно прочесть как омофон французского слова «fur», как в выражении «au fur et à mesure» или «au fur à mesure». Это выражение означает не только «смотря по обстоятельствам» и «по мере того как», но и «соответственно» [entsprechend] – и это «соответственно» можно, в свою очередь, перетолковывая префикс, превратить в «из-говаривая» [ent-sprechend] и далее, в «из-вечает» [entwortet], как происходит у Целана. «Für» как перевод французского «fur
Во времена испытаний интеллектуалы, как и все люди, оказываются перед трудным выбором. В XX веке многие из них — кто-то по оппортунистическим и карьеристским соображениям, кто-то вследствие преступных заблуждений — перешли в лагерь фашистов или коммунистов. Соблазнам несвободы противостояли немногие. Было ли в них что-то, чего недоставало другим? Делая этот вопрос исходным пунктом своего исследования, Ральф Дарендорф создает портрет целого поколения интеллектуалов. На страницах его книги появляются Карл Поппер, Исайя Берлин, Р. Арон и Н. Боббио, Х. Арендт, Т. В. Адорно и Д. Оруэлл, а также далеко не похожие на них М. Хайдеггер, Э. Юнгер, Ж.-П. Сартр, М. Шпербер, А. Кёстлер и другие.
В новой книге автор Н. Мальцев, исследуя своими оригинальными духовно-логическими методами сотворение и эволюцию жизни и человека, приходит к выводу, что мировое зло является неизбежным и неустранимым спутником земного человечества и движущей силой исторического процесса. Кто стоит за этой разрушающей силой? Чего желают и к чему стремятся силы мирового зла? Автор убедительно доказывает, что мировое зло стремится произвести отбор и расчеловечить как можно больше людей, чтобы с их помощью разрушить старый мир, создав единую глобальную империю неограниченной свободы, ведущей к дегенерации и гибели всего человечества.
В атмосфере полемики Боб Блэк ощущает себя как рыба в воде. Его хлебом не корми, но подай на съедение очередного оппонента. Самые вроде бы обычные отзывы на книги или статьи оборачиваются многостраничными эссе, после которых от рецензируемых авторов не остаётся камня на камне. Блэк обожает публичную дискуссию, особенно на темы, в которых он дока. Перед вами один из таких примеров, где Боб Блэк, юрист-анархист, по полочкам разбирает проблему преступности в сегодняшнем и завтрашнем обществе.
Что такое правило, если оно как будто без остатка сливается с жизнью? И чем является человеческая жизнь, если в каждом ее жесте, в каждом слове, в каждом молчании она не может быть отличенной от правила? Именно на эти вопросы новая книга Агамбена стремится дать ответ с помощью увлеченного перепрочтения того захватывающего и бездонного феномена, который представляет собой западное монашество от Пахомия до Святого Франциска. Хотя книга детально реконструирует жизнь монахов с ее навязчивым вниманием к отсчитыванию времени и к правилу, к аскетическим техникам и литургии, тезис Агамбена тем не менее состоит в том, что подлинная новизна монашества не в смешении жизни и нормы, но в открытии нового измерения, в котором, возможно, впервые «жизнь» как таковая утверждается в своей автономии, а притязание на «высочайшую бедность» и «пользование» бросает праву вызов, с каковым нашему времени еще придется встретиться лицом к лицу.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Верно ли, что речь, обращенная к другому – рассказ о себе, исповедь, обещание и прощение, – может преобразить человека? Как и когда из безличных социальных и смысловых структур возникает субъект, способный взять на себя ответственность? Можно ли представить себе радикальную трансформацию субъекта не только перед лицом другого человека, но и перед лицом искусства или в работе философа? Книга А. В. Ямпольской «Искусство феноменологии» приглашает читателей к диалогу с мыслителями, художниками и поэтами – Деррида, Кандинским, Арендт, Шкловским, Рикером, Данте – и конечно же с Эдмундом Гуссерлем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.