Minima philologica. 95 тезисов о филологии; За филологию - [26]
В главе «Раннеромантическая теория познания природы» своего исследования «Понятие художественной критики в немецком романтизме» Беньямин рассматривает условия, при которых возможно познание предметов с точки зрения романтиков, в особенности – Новалиса. Решающим среди этих условий он называет отрефлектированность познания в предмете. Предмет познания существует только тогда, когда он в познании есть предмет своего самопознания. Это означает, с одной стороны, что видимо только то, что со своей стороны видит видящего; и, с другой стороны, что видимым становится только то, что видит себя. Следовательно, действительность представляет собой не соединение замкнутых в себе монад, которые не могут вступить друг с другом в реальную связь; действительность существует только в той мере, в какой каждый ее элемент становится медиумом рефлексии для других элементов и в какой вбирает эти элементы в их собственное самопознание или же освещает их самопознанием свое. Потому Беньямин излагает эту теорию познания так: «Где нет самопознания, там нет и познания вообще, а где есть самопознание, там корреляция между субъектом и объектом снята, или, если угодно – там есть субъект без коррелята – объекта»[95]. Это рассуждение – содержащее явную критику не только философии корреляции Германа Когена, но и механистических вариантов гегелевской диалектики – притязает на значимость не только для человеческого познания, но в не меньшей степени – и для познания так называемыми природными вещами. Они тоже способны познавать, и в своем познании они тоже не ограничиваются распознаванием себя собой. Чтобы прояснить взаимоопределение, в котором, согласно теории Новалиса, участвуют даже вещи, не обладающие сознанием, Беньямин цитирует его замечание, что «звезда появляется в телескопе и проницает его […] Звезда […] это спонтанное, телескоп или человеческий глаз – рецептивное световое существо»[96].
Когда Целан пишет в конце стихотворения: «телескоп / реципирует / лупу», он, хоть и перенимает мысль Беньямина и Новалиса – реципирует ее, – но одновременно и уточняет ее, предположительно прибегая к другим источникам[97], дабы выявить, что познание, о котором идет речь, это взаимное соотношение видения и бытия-видимым, соотношение между само-аффицированием и само-рецепцией, элементы которого как увеличивают, так и уменьшают друг друга, как потенцируются, так и депотенцируются. Когда Целан цитирует здесь текст другого автора и, цитируя, реципирует его – а именно текст Беньямина, который, в свою очередь, реципирует и цитирует как минимум еще одного автора, – он изображает себя самого как воспринятого и узнанного другим и принимает участие в событии, с одной стороны, обобщающего, с другой – конденсирующего познавания, – такого, в котором самость и другой взаимно проницают друг друга. Текст Целана, цитируя – с изменениями – цитату, превращает себя в медиум рефлексии филологического познания, в которой он познан и сам. В этом движении, однако, он становится тем, что Беньямин, на расстоянии нескольких страниц после процитированного пассажа, называет «точкой индифферентности рефлексии», а Целан, в стихотворении, помеченном той же датой, что и стихотворение об иссиливающем насилии, определяет почти так же – «точкой индифферентности / рефлексии»[98]. Это та самая точка, в которой рефлексия как изначальное самоаффицирование «происходит из ничего»[99]. Она не может произойти иначе как из ничего, поскольку именно рефлексия есть становление как предмета, так и его познания, но и то и другое абсолютно беспредпосылочны, а значит – они должны начинаться с чего-то, чем они не являются и чего нет. «Точка индифферентности / рефлексии», с которой соприкасаются познающее в познанном, цитируемое в цитированном, есть поэтому такая точка, в которой лишаются силы саморефлексия, самоаффицирование и самоцитирование. Переносом строки после «точки индифферентности» Целан разделяет саму эту точку. Это – пауза языка и образов, остановка их насилия, нерефлексивный зазор, из которого возникает рефлексия. Самозарождение ex nihilo — его можно толковать как самоограничение ничто, как «нет» против ничего, – возможно только как зарождение из приостановки. Поэтому стихотворение Целана говорит об «иссиливании насилия», о «противоображении» и «извечании» как трех нередуцируемых модусах, в которых осуществляется отмена действия, познания и говорения.
Строки «И как насилие / иссиливает, чтобы / действовать» можно понимать не только как формулировку положения о приостановленном самоаффицировании из исследования Беньямина о художественной критике, но и как краткое воспроизведение одного из рассуждений в его исследовании «К критике насилия» и его последующей версии в большом эссе о Кафке. Любое насилие, будь оно и наивысшим, чтобы распространяться на что-то, должно воздерживаться от собственного отправления, а значит – от себя самого. Если бы насилие не
Отзеркаленные: две сестры близняшки родились в один день. Каждая из них полная противоположность другой. Что есть у одной, теряет вторая. София похудеет, Кристина поправится; София разведется, Кристина выйдет замуж. Девушки могут отзеркаливать свои умения, эмоции, блага, но для этого приходится совершать отчаянные поступки и рушить жизнь. Ведь чтобы отзеркалить сестре счастье, с ним придется расстаться самой. Формула счастья: гениальный математик разгадал секрет всего живого на земле. Эксцентричный мужчина с помощью цифр может доказать, что в нем есть процент от Иисуса и от огурца.
Энди Мерифилд вдыхает новую жизнь в марксистскую теорию. Книга представляет марксизм, выходящий за рамки дебатов о классе, роли государства и диктатуре пролетариата. Избегая формалистской критики, Мерифилд выступает за пересмотр марксизма и его потенциала, применяя к марксистскому мышлению ранее неисследованные подходы. Это позволяет открыть новые – жизненно важные – пути развития политического активизма и дебатов. Читателю открывается марксизм XXI века, который впечатляет новыми возможностями для политической деятельности.
В настоящем издании представлена центральная глава из книги «Вместо себя: подход Августина» Жана-Аюка Мариона, одного из крупнейших современных французских философов. Книга «Вместо себя» с формальной точки зрения представляет собой развернутый комментарий на «Исповедь» – самый, наверное, знаменитый текст христианской традиции о том, каков путь души к Богу и к себе самой. Количество комментариев на «Исповедь» необозримо, однако текст Мариона разительным образом отличается от большинства из них. Книга, которую вы сейчас держите в руках, представляет не просто результат работы блестящего историка философии, комментатора и интерпретатора классических текстов; это еще и подражание Августину, попытка вовлечь читателя в ту же самую работу души, о которой говорится в «Исповеди».
Созданный классиками марксизма исторический материализм представляет собой научную теорию, объясняющую развитие общества на основе базиса – способа производства материальных благ и надстройки – социальных институтов и общественного сознания, зависимых от общественного бытия. Согласно марксизму именно общественное бытие определяет сознание людей. В последние годы жизни Маркса и после его смерти Энгельс продолжал интенсивно развивать и разрабатывать материалистическое понимание истории. Он опубликовал ряд посвященных этому работ, которые вошли в настоящий сборник: «Развитие социализма от утопии к науке» «Происхождение семьи, частной собственности и государства» «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» и другие.
В своей книге Тимоти Мортон отвечает на вопрос, что мы на самом деле понимаем под «экологией» в условиях глобальной политики и экономики, участниками которой уже давно являются не только люди, но и различные нечеловеческие акторы. Достаточно ли у нас возможностей и воли, чтобы изменить представление о месте человека в мире, онтологическая однородность которого поставлена под вопрос? Междисциплинарный исследователь, сотрудничающий со знаковыми деятелями современной культуры от Бьорк до Ханса Ульриха Обриста, Мортон также принадлежит к группе важных мыслителей, работающих на пересечении объектно-ориентированной философии, экокритики, современного литературоведения, постчеловеческой этики и других течений, которые ставят под вопрос субъектно-объектные отношения в сфере мышления и формирования знаний о мире.
Данная работа является развитием и продолжением теоретических и концептуальных подходов к теме русской идеи, представленных в предыдущих работах автора. Основные положения работы опираются на наследие русской религиозной философии и философско-исторические воззрения ряда западных и отечественных мыслителей. Методологический замысел предполагает попытку инновационного анализа национальной идеи в контексте философии истории. В работе освещаются сущность, функции и типология национальных идей, система их детерминации, феномен национализма.