Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни - [19]
Полное заглушение идущей войны информацией, пропагандой, комментариями, кинооператорами на атакующих танках и героической смертью военных корреспондентов, кашей из манипулируемо-просвещенного общественного мнения и бессознательных действий – всё это представляет собой иное выражение усохшего опыта, вакуума между людьми и нависшим над ними роком – вакуума, в котором, собственно, и заключается этот рок. Овеществленный, застывший слепок событий как бы замещает сами события. Люди низводятся до актеров, играющих чудовищных тварей в документальном фильме, у которого больше нет зрителей, поскольку даже самый последний из них вынужден участвовать в событиях на экране. Именно этот аспект лежит в основе столь часто подвергавшихся критике рассуждений о phony war{63}. Можно с уверенностью сказать, что их породило фашистское стремление отмахнуться от реальности ужасов как от «чистой воды пропаганды» с тем, чтобы ужасы вершились беспрепятственно. Однако, подобно остальным тенденциям фашизма, и эта имеет свой исток в тех элементах реальности, которые как раз и утверждаются за счет фашистской установки, злорадно на них указывающей. Война действительно phony, однако ее phonyness[24] более ужасна, чем все ужасы, и те, кто над этим смеется, заранее способствуют беде.
Если бы гегелевская философия истории включала в себя и наше время, то гитлеровские бомбы-роботы, наряду с ранней смертью Александра{64} и другими аналогичными образами, обрели бы в ней место среди избранных эмпирических фактов, в которых состояние мирового духа находит непосредственное символическое выражение. Подобно самому фашизму, роботы – наводящиеся и одновременно бессубъектные. Как и фашизм, они совмещают в себе предельное техническое совершенство с совершенной слепотой. Как и фашизм, они вызывают смертельнейший страх и не приносят абсолютно никакого результата. – «Я видел мировой дух»{65}, только не восседающий на коне, а крылатый, однако лишенный головы – и это разом опровергает гегелевскую философию истории.
Мысль о том, что после войны вновь продолжится «нормальная» жизнь или даже культуру можно будет «восстановить», словно уже само «восстановление» культуры не есть ее отрицание, – мысль идиотическая. Убиты миллионы евреев – и это, как нам предлагается считать, всего только интерлюдия, а не сама катастрофа. Чего, собственно говоря, еще ждет эта культура? И если даже бесчисленному множеству людей дали запас времени, можно ли представить, что происшедшее в Европе не будет иметь последствий, что количество жертв не означает переход общества в целом в новое качество – в варварство? Пока всё это продолжается, ход за ходом, катастрофа непрерывна. Стоит подумать только о мести за убитых. Если будет убито столько же людей со стороны убийц, то ужас институционализируется, будет вновь введена и даже расширена докапиталистическая схема кровной мести, которая с незапамятных времен господствовала лишь в отдаленных горных местностях, и целые нации предстанут в ней бессубъектными субъектами. Если же мертвые не будут отмщены, а будет проявлена милость, то не подвергшийся наказанию фашизм вопреки всему окажется победителем, и после того как он однажды продемонстрировал, сколь легко всё сходит с рук, он обретет продолжение где-нибудь еще. Логика истории так же деструктивна, как и люди, которых она порождает: куда бы ни перемещалась ее сила тяжести, она воспроизводит эквивалент прошедшей беды. Нормальна смерть.
На вопрос о том, как следует поступить с побежденной Германией, у меня есть лишь два ответа. Первое: ни за что, ни при каких условиях я не хочу быть палачом или давать другим право быть палачами. Далее: я не хочу препятствовать никому, кто будет мстить за содеянное, и уж тем более преграждать ему путь силой закона. Это в крайней степени неудовлетворительный, противоречивый, отметающий обобщения и пренебрегающий практикой ответ. Однако, возможно, ошибочен сам вопрос, а не мой ответ.
В кино показывают хронику событий: вторжение на Марианские острова, в том числе на Гуам{66}. Возникает впечатление, что это не бои, а механические дорожные и взрывные работы, осуществляемые с неизмеримо усиленным рвением, или же «выкуривание», уничтожение насекомых в теллурическом масштабе. Операции ведутся до тех пор, пока не останется ничего, кроме выжженной земли. Враг предстает и пациентом, и трупом. Подобно евреям при фашизме, он представляет собой лишь объект для принятия административно-технических мер, а если он оказывает сопротивление, то и его противодействие сразу обретает такой же характер. А самое сатанинское – то, что в определенном смысле здесь требуется больше инициативы, чем при ведении войны по старинке, и вся энергия субъекта будто уходит на то, чтобы добиться бессубъектности. Полная и окончательная антигуманность – это осуществление гуманной мечты Эдварда Грея
