Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни - [20]
Осень 1944 года
34. Ганс-ротозей{68}. Познание и власть связаны между собой не только через отношение прислужничества, но и через отношение истины. Многие результаты познания без пропорциональной связи с распределением сил ничтожны, пусть даже формально они верны. Если эмигрировавший врач скажет: «Для меня Адольф Гитлер – патологический случай», то даже если клиническое исследование в конце концов подтвердит его высказывание, его несоразмерность по отношению к объективной беде, которая обрушилось на мир во имя параноика, делает диагноз смехотворным, всего-навсего бахвальством диагноста. Возможно, Гитлер «в себе» и есть патологический случай, но он совершенно точно не является таковым «для себя». Тщеславие и убогость многих выступлений эмигрантов против фашизма связана именно с этим. Люди, мыслящие в форме свободного, дистанцированного, незаинтересованного суждения, оказались неспособными облечь в эту форму опыт насилия, которое реальным образом лишает такого рода мышление всякой силы. Почти неразрешимая задача состоит в том, чтобы не допустить оглупления ни под воздействием власти других, ни в результате собственного бессилия.
35. Возврат к культуре. Утверждение, будто Гитлер разрушил немецкую культуру, – не что иное, как рекламный трюк, придуманный теми, кто желает восстановить ее, не отходя от своего телефонного столика. То, что истребил Гитлер в искусстве и мысли, еще задолго до этого вело отколотое и апокрифическое существование, последний укромный угол которого вымел фашизм. Тот, кто не хотел быть соучастником, за много лет до наступления Третьего рейха вынужден был уйти во внутреннюю эмиграцию: самое позднее – с момента стабилизации немецкой валюты, совпавшего по времени с концом экспрессионизма, стабилизировалась и немецкая культура, воплотившись в духе берлинских иллюстрированных журналов, лишь незначительно уступавшем духу движения «Сила через радость»{69}, автобанов рейха и вызывающего выставочного классицизма нацистского режима. В своей широте, и именно в тех областях, где она была наиболее либеральна, немецкая культура неистово тосковала по собственному Гитлеру, и было бы несправедливо упрекать редакторов издательств Mosse и Ullstein{70}, равно как и реорганизаторов Frankfurter Zeitung, в приспособленчестве. Они всегда таковыми были, и их тактика наименьшего сопротивления тому духовному продукту, который они производили, напрямую продолжилась в тактике наименьшего сопротивления тому политическому господству, среди идеологических методов которого, по собственному высказыванию фюрера, главное место занимает стремление быть понятным даже самым недалеким. Это привело к роковой путанице. Гитлер уничтожил культуру, Гитлер изгнал Людвига{71} – стало быть, Людвиг и есть культура. И он ею в действительности является. Если взглянуть на литературный продукт тех эмигрантов, которые благодаря дисциплине и четкому разделению сфер влияния добились того, что стали «представителями немецкого духа», можно понять, чего нам следует ожидать от радостного восстановления: внедрения бродвейских методов на Курфюрстендамм, еще в двадцатых годах отличавшемся от Бродвея лишь меньшим арсеналом средств, а не возвышенностью целей. Тот, кто намерен противостоять культурному фашизму, пусть начнет с Веймара, Бомб над Монте-Карло{72} и балов для прессы{73}, если не хочет в итоге обнаружить, что такие двойственные персонажи, как Фаллада{74}, при Гитлере говорили больше правды, чем недвусмысленно выражавшие свою позицию знаменитости, которым удалось осуществить переправку своего престижа за границу.
36. Здоровье к смерти{75}. Если бы можно было осуществить нечто вроде психоаналитического исследования прототипичной нынче культуры, если бы абсолютное господство экономики не обращало в насмешку любую попытку объяснить нынешнее состояние, исходя из душевной жизни его жертв, и если бы сами психоаналитики давным-давно не присягнули на верность этому состоянию, то подобное исследование подтвердило бы, что соответствующая времени болезнь как раз и заключена в нормальном. Либидинозные достижения, которых требуют от индивида, демонстрирующего душевное и физическое здоровье, таковы, что осуществить их можно только за счет нанесения тягчайших увечий, за счет интериоризации кастрации у extroverts, в сравнении с чем прежняя задача идентификации с отцом предстает детской забавой, в ходе которой потребность в этой идентификации и была затвержена. Regular guy и popular girl[25] приходится вытеснять не только свои желания и знания, но и все те симптомы, которые в буржуазные времена из этого вытеснения проистекали. Как прежняя несправедливость не была исправлена щедрым обеспечением масс светом, воздухом и гигиеной, а была лишь прикрыта мерцающей прозрачностью рационализованного действа, так и внутреннее здоровье эпохи заключается в том, что она отрезала себе путь к бегству в болезнь, ни в малой степени не изменив ее этиологию. Темные сортиры ликвидировали как постыдную растрату площадей, перенеся отхожие места в ванные комнаты. Подтвердились подозрения психоанализа, зародившиеся еще до того, как он сам стал средством гигиены: там, где светлее всего, втайне господствуют фекалии. Стихотворные строки «Нищета пусть остается, как была. / Ты искоренить ее не можешь разом, / Но сделаешь невидимой глазу»
