Милый, дорогой, любимый, единственный… - [8]

— Ты думаешь, он избавиться от меня хотел? Ну, скажи!

Он не ответил.

— Ты его не знаешь!

— Зачем ты едешь? — тупо спросил он.

— Мне надо увидеть его глаза. Я ему во всем признаюсь, как сомневалась в нем, забыла, чему он учил. Что любовь выше всех жен, отцов. Он мне про Медею рассказывал, была такая. Она детей своих из-за любви зарезала… Я докажу, что люблю его. Я хочу знать: он расстался со мной из-за моего предательства или я ему надоела…

— Какая разница! Расстались и расстались…

— Тебе не понять.

— Да-а-а, красиво жить не запретишь!

В конце пути громадно, издалека засветился аэропорт. Он быстро приближался, мельчал на глазах, становился обычным, шалеющим от вечной бессонницы местом, откуда летят и куда прилетают пассажиры. Вадим приткнулся у края стоянки.

— Мне страшно будет без тебя, — сказала она. Гладила плечо, ластилась, словно к подружке. Он обреченно шел за ней и думал, что этого делать не надо. Вообще не стоило идти с ней к Севке в квартиру. Совсем ни к чему было брать машину. А главное, не надо было ее слушать. Не слушать — и все! Мало ли кто что болтает.

Из-за плохой погоды порт был переполнен. Вадиму с ребенком уступили место. Ксения убежала приводить себя в порядок. От многолюдья, железного дикторского голоса и телевизора под потолком ребенок проснулся и стал капризничать. Вадим достал бутылку с молоком, надо было искать ложку.

— Погреть бы хорошо, — сказала добрая тетка, — давай я схожу в буфет.

— Ложку захватите, — попросил Вадим.

— Место побереги.

Удивительно серьезный был пацаненок, молчал. Смотрел сосредоточенно, понятливо, без помаргиваний взрослого человека или суетливости животного. Вернулась тетка, забормотала ласковое.

— Кто же это у нас будет? Кто же это так молочко просит?

— Пацан, мальчишка, — сказал. Вадим.

— Крупненький. Молока, поди, у мамки нетути… Худые, черти, редко кто до года кормит… Агу! Агу!

Появилась и мама, во всем параде, готовая для встречи. Нет слов, она эффектно выглядела в этой боевой раскраске — глаза стали больше, синевой отливали чистые белки, легкий тон, влажная краска на губах. И все это ему не нравилось.

— Ой, кормите! — сказала она тетке. — Спасибо…

Наклонилась к Вадиму, прошептала:

— Как я?.. Народу — к зеркалу не пробиться…

— Нормально, Ксения, — сказал Вадим.

— Я тебя люблю, — прошептала она. — Ты очень добрый… Я сейчас… — и ускакала.

«Да-а, — подумал он, — добрый. Повезло тебе, что раньше не накрасилась… Я б тебя у первого столба высадил».

— Что ж она, хотя бы малого поцеловала… Фыр-фыр! Как чужая…

Ребенок скривился и заплакал. Тетка ловко взяла его у Вадима.

— Эх-э-э-х! — засмеялась она. — Да ты папку описал, богатырь. Не стыдно, а? Пеленка есть?

Вадим полез за пеленкой.

— Как нас зовут? Как нас зовут? А?

— Саша, — сказал Вадим.

— Шурик ты наш, Шурик!

Тетка заговаривала пацаненку зубы, сама быстренько его распеленывала. Потом вдруг Вадиму показалось, что в аэропорту объявили мертвый час и на зал обрушилась глухая тишина. И Вадим и тетка разом увидели вместо пацана голенькую девочку. Девчонка ехидно, как показалось Вадиму, смотрела на него, дурака, и сучила ножками, потом напугалась его перевернутого лица и, нарушая сонное оцепенение вокруг себя, заревела.

«Этого не может быть, товарищи хорошие!» — внушительно сказал себе Вадим. А мысль легко обернулась на пару часов обратно и без жалости напомнила ему страх Ксении при виде милиции, «Москвичей», уныло стоящих перед милицейскими постами, парня, упавшего на асфальт, и его друга, который крикнул «шайка!». И последнее: Ксения, но умеющая перепеленать ребенка, загораживает его (ее!!!) тельце от Вадимового взгляда…

Он продирался сквозь толпу и, если б руки не были заняты ребенком и Ксениной сумкой, обязательно щипнул бы себя или дернул за нос. Ксении нигде не было.

— …Прибыл рейсом из Софии, — подсказал ему доброжелательно голос информатора, он остановился и задержал дыхание, — …вторая галерея…

Вадим заторопился ко второй галерее. Навстречу ему бросилась Ксения.

«Сумасшедшая!» — в очередной раз сказал он себе.

Ее бледность просвечивала через краску на лице, а глаза смотрели благодарно на Вадима, боязливо на выход из второй галереи, невидяще и холодно на все остальное вокруг.

— Ты украла ребенка?! — выговорил он без надежды на возражения.

И увидел он в то же самое время милицейский наряд, спешащий к ним, спиной почувствовал кого-то недружелюбного, осторожного в двух шагах от себя. Поэтому Вадим не удивился, подчинился без звука, когда у него взяли ребенка, а руки надежно завернули назад.

— Он ни в чем не виноват! — сказала Ксения. — Слышите, нет!

В штатском крепко взял ее за локоть. Она пыталась высвободить руку, а сама все оборачивалась на выход — из него шли первые пассажиры объявленного рейса. Ее загородила спина в милицейской форме.

— Минуточку! — просила она и плакала. — Я прошу вас! Одну секундочку, не тяните меня. Я сама, я сама пойду! Только минуту! — вставала на цыпочки, тянулась, выглядывала того, кто должен был прилететь.

— Не разговаривать! Без разговоров! — сказал старшина наряда.

Ее увели, и последнее, что услышал Вадим, — жалкое, девчоночье: