Мифопоэтика спальных районов - [5]

Голый, в одних тапках, не включая свет, он проходит в дальний конец кухни, наливает полный чайник воды, ставит кипятиться. Выходя, по привычке оглядывается, убедиться, горит ли оранжевый огонек в темноте. Фонари щедро льют бледный свет сквозь тюль, от оконной решетки на стол падает восхитительная трапециевидная тень.

Он заходит в ванную, закутывается в халат и долго умывается горячей водой, от которой щиплет шелушащуюся кожу. Вернувшись на кухню завтракать, он зажигает свет. Пространство наливается мрачным уютом: тепло и ясность, отделенные парой сантиметров стекла от холодной шершавой темени.

Он завтракает плотно, через силу, запивая чаем со вчерашней заваркой, потому не слишком горячим, так что пить его можно большими глотками, вдоволь смачивая рот. Поглотив бутерброды, съедает полплитки шоколада, а напоследок выпивает пару стаканов кефира, специально выставленного на ночь из холодильника, чтобы не был слишком холодным.

Не убрав посуду со стола, он приступает к сборам. Одежда с вечера висит на спинке стула, рядом стоит сумка-портфель из кожзама; молния специально расстегнута, чтобы он не забыл взять из холодильника бутерброды, завернутые в фольгу, — его обед.

Какие мысли наполняют его утро? Никакие, скорее всего. Так, несутся обрывки фраз, мутные образы, тут же забываются. Важно другое — что он чувствует... Нет, не это. Меня интересует нечто, лежащее на стыке мыслей и чувств, потому что главный вопрос таков: какими средствами ума и души примиряет человек из панельной многоэтажки отвратительность с неизбежностью? За какие маячки приятного хватается он в море беспробудной тоски: одинаковых пробуждений и долгих поездок? Каков личный миф человека, не дающий ему растаять, умереть однажды в электричке от безысходности?

Думаю, в момент, когда он садится на кровати, окончательно сбросив сон, его заклинания таковы: «Надо, а надо это всегда хорошо», «Я вернусь домой, меня откормят и отогреют», «Пока еще я здесь, не на холоде», «Скоро покурю». Слова лишь приблизительно передают их содержание, поскольку это не мысли, а что-то слишком смутное, чтобы быть мыслями. Защитные буферы, висящие вокруг бодрствующего сознания, которое, не подозревая о них, черпает из них деятельные мысли, например, «не буду курить за завтраком, а вот дойду до платформы — сразу закурю!»

На улице темно и тихо, когда он выходит. Синий снег поблескивает в скудных лучах фонарей холодными искорками. Дома оживают, загораются все новые квадратные огоньки, веселые, разноцветные. Навстречу проезжает снегоуборочная машина и какая-то дребезжащая «семерка» с ярославскими номерами, воцаряется вновь гулкая тишина, с отдаленными, нездешними рыками, гудками, звонами. В небе еще видны звезды. Когда он взглядывает на звезды, подключается к защите сознания еще одна оберега: «Долгий день впереди — хорошо: жизни много».

Электричка подходит, когда он, стоя на перроне, почти выкурил сигарету. Он доканчивает ее уже в тамбуре, вытягивает вторую, но раздумывает и проходит в салон. Волшебный рубеж пройден, родной мир остался позади, начинается путешествие героя. Просыпаются новые помощники: «Я смогу долго неподвижно сидеть, моргая изредка, и никто не помешает мне; я рептилия», «В любой момент я смогу покурить: столько свободы!», «Здесь тепло, там холодно, и я здесь, а не там!», «Я увижу знакомые приметы на дороге, и буду знать, сколько пройдено».

Если не забудет, он обязательно вставит наушники и включит хорошо знакомую музыку, чтобы тут же перестать ее замечать. А вот в телефон играть не будет. Еще слишком рано, и в нем еще много сна. Не раскрутился пока маховик, требующий отвода вращения — на какие угодно шестеренки, будь то курение, щелканье зажигалкой, разговор по телефону или игра в змейку. Но придет еще вечер, время, когда мозг воспален, когда печень тяжела, даже без помощи алкоголя и жирного, когда в глазах потрескались капилляры, а в легких разверзлась никотиновая черная дыра, которая готова поглотить еще хоть пачку, хоть две. И вот тогда телефон с играми придет на помощь в равнодушной, безвоздушной электричке, своим движением навязывающей неподвижность проглоченным ею людям.

Впрочем, думать о вечере пока нельзя, иначе можно обезуметь от огромности времени, ведь это в месяце его мало, а в отдельно взятом рабочем дне — почти бесконечность.

Когда первая часть пути подходит к концу, рептилия уползает в глубокую узкую пещеру, ведь дальше нужно будет двигаться, а значит она больше не помощник. Чтобы справиться с переходами и пересадками, миф подключает новых защитников, и главный из них: «Скоро!». О, сколь он могущественен! Ведь скоро не только закат предыстории дня и начало его истории — начало работы; скоро так же и конец рабочего дня, и время отходить ко сну, и сама смерть.

Этого чародея сопровождают помощники: «Я часть Города", «Они знают, что я должен прийти, и я знаю, что придут они», «Я буду делать дело и буду нужен!».

В мысленном путешествии я пропускаю основную часть дня автомеханика из Подмосковья. Я лишь напоминаю себе, что работа — самое приятное, что есть в его жизни, какими бы черными словами он ни поносил ее. Если бы не было работы, нечему было бы удерживать его на плаву. Без нее откуда бы взяться наслаждению, ведь все наслаждение в его жизни — от того, что с шеи на время снимают хомут. Не было бы радости от пьянки, от секса, от компьютерной игры, от того, чтобы понежиться в постели до одиннадцати, если бы не было тяжелой работы.