Мгновения Амелии - [66]

Шрифт
Интервал

– Из-за рецензии, – выдает Нолан после короткого молчания.

– Сразу так понятно стало, – бормочет Алекс, и я обрызгиваю его водой.

Прежде чем взглянуть на меня, Нолан косится на Алекса.

– Короче, я прочитал плохую рецензию на своем телефоне. Взбесился. Сломал телефон. Конец.

Алекс тоже садится, вытаскивая ноги из-под Уолли.

– Ну уж нет. Ты проткнул телефон мечом, украшенным драгоценными камнями.

Я не сдерживаю подступающий смех, мысленно нарисовав эту картинку. Нолан склонился над телефоном, в руках зажат меч, будто он только что вытянул его из камня. Ситуация настолько нелепая, что заслуживает быть одним из моих воображаемых снимков.

– Ты проткнул телефон? – повторяю я. – Откуда у тебя меч?

Нолан открывает рот, чтобы ответить, но Алекс успевает заговорить первым:

– Он купил его. Сделан на заказ. Первый гонорар, и первая покупка – меч. Он даже прислал мне фотографию. Конечно же, когда у него была нормальная камера, а не вот эта дешевка.

– Да кто не хочет меч? – возмущенно интересуется Нолан.

Алекс мгновенно поднимает руку и ожидающе смотрит на меня, а потом фыркает, когда я остаюсь сидеть в прежнем положении.

– Видимо, сильно ты в него втюрилась, раз притворяешься, что потратишь настоящие деньги на меч.

– По-моему, это круто, – замечаю я. Правда, не упоминаю, что после многих лет, проведенных за рассматриванием различных гардеробов и путешествиями в чужие края, я уже придумала имя своему оружию. И да, это перо, потому что оно могущественней меча. – Мечи есть у многих людей.

– Ага, – не унимается Алекс, – но большинство из них не протыкают мечами телефоны до такой степени, что даже в сервисном центре ничем не могут помочь.

Нолан поднимает на меня робкий взгляд.

– Рецензия была ужасная. А мне было всего пятнадцать.

– Но это не оправдывает твое старье из восемнадцатого века, – добавляю я.

Алекс разражается таким заразительным хохотом, что даже Нолан присоединяется к нему.

– Он вытворил такое дважды, – хрипит Алекс. – Купил новый телефон, прочитал другую рецензию и снова проткнул его.

– Мне было пятнадцать, – сквозь смех напоминает Нолан. – Никакого контроля над эмоциями. Легче проткнуть фиговый телефон, чем положиться на мою способность успокаиваться.

– Он уверяет, что купит новый телефон, но так этого и не делает, – бормочет Алекс куда-то себе под ноги. Он опустил голову между коленей, пытаясь отдышаться после приступов хохота.

– Он еще не сломан. Так что нет причины, чтобы покупать новый, – сообщает Нолан. – Но лучше всего то, что на этом телефоне у меня нет приложения с рецензиями, поэтому у меня нет желания его проткнуть.

Когда веселье немного рассеивается, вокруг повисает тишина. Мы устраиваемся поудобнее и рассматриваем звезды. Чудится, наступившая темнота соткала нити древнейшей магии, которые связали друзей после десятилетий ночевок и случайных долгих разговоров на крыльце и у входных дверей. Отсутствие света вперемешку с усталостью развязывает языки и укрепляет отношения.

Я не пытаюсь избавиться от всплывшего в голове воспоминания о Дженне. Это не столько воспоминание, сколько сложенная вместе картинка секретов, которые мы рассказывали друг другу на протяжении долгого времени.

Иногда я позволяла выплеснуться связанным с родителями злости и непониманию. Осуждала их отчужденность и жаловалась на жизненную несправедливость, что два человека, которые однажды в шутку ругались о расположении на моем потолке светящихся в темноте звезд, вдруг разлюбили и друг друга, и меня.

А в счастливые ночи мы болтали обо всем, что втайне приносит нам радость, о надеждах и мечтах, связанных с будущим, которое казалось очень далеким и фантастическим.

В горле встает ком от этих воспоминаний и мысли, что я больше не переживу ничего подобного с Дженной. Я с трудом сглатываю.

– Воскресение, – нарушаю молчание.

– А? – недоумевает Алекс.

Мы с Ноланом растянулись по разные стороны скамейки, но наши головы покоятся рядом, и я ощущаю, как его щека касается моей.

– Она ненавидит это в книгах, – поясняет он.

– Почему?

– Просто… – Я замолкаю, собираясь с мыслями, пока они не улетучились к звездам. – Раньше мне было все равно, но теперь я злюсь от мысли, что не родилась в мире, в котором человек может умереть, а затем вернуться к жизни. Эта идея настолько далека от реальности, что меня она нисколько не забавляет.

Переживаю, что испортила всем настроение, потому что парни долго молчат. Уолли перебирается к моим ногам и, свернувшись калачиком, укладывает голову на мои колени. Он смотрит на меня огромными карими глазами, которые, похоже, понимают мои эмоции. Я чешу его за ухом и загадываю желание на падающую звезду: если когда-нибудь попаду в место, где животные волшебным образом становятся спутниками людей, то у меня будет собака, похожая на Уолли. И такая же невезучая.

Я делаю мысленный снимок. Уперев руки в бока и расставив на ширину плеч ноги, я гордо стою на холме, а рядом моя бесстрашная огромная собака с мордой, задранной к ветру и высунутым из пасти языком. Назову фото «Грозная пара». А зритель пусть сам решит, наводим мы страх или истребляем его.

– Смерть паршива, – шепчет Алекс.


Рекомендуем почитать
Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Четвертое сокровище

Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.