Между ушами. Феномены мышления, интуиции и памяти - [44]

Современные нейрофизиологические исследования показали, что в головном мозге существуют целые группы специализированных нейронов, каждая из которых нацелена на вполне определенный элемент окружающего мира. Одни нейроны реагируют исключительно на вертикали, другие – только на горизонтальные линии, третьи специализируются на округлых формах и всевозможных кривых, а четвертые фиксируют острые углы. Мы не сильно погрешим против истины, если скажем, что едва ли не все понятия элементарной геометрии изначально записаны в нашем сознании, и когда мы решаем простенькую школьную задачку, нам активно помогает не только опыт существования в трехмерном мире, но и миллионы лет содружественного становления ума и мира. Поэтому даже сознание новорожденного – отнюдь не чистый лист бумаги, на котором можно выводить какие угодно каракули; формы окружающего мира заранее встроены в психику младенца и не являются для него terra incognita.

С другой стороны, детскую психику отличают небывалая гибкость, редкая пластичность и равномерная впечатлительность, которые позволяют ребенку переварить чудовищный объем информации за считанные годы. Недаром Лев Толстой говорил: «От пятилетнего ребенка до меня – только шаг. От новорожденного до пятилетнего – страшное расстояние. От зародыша до новорожденного – пучина. А от несуществования до зародыша отделяет уже не пучина, а непостижимость». Ребенок смотрит в мир широко распахнутыми глазами, и все предметы этого мира ему равно интересны. Они живут своей таинственной жизнью, и о них почти ничего нельзя сказать наверняка. Поэтому штопальная игла может отправиться в далекое плавание и повстречаться с осколком бутылочного стекла, а старый уличный фонарь – с грустью вспоминать о золотых денечках, когда он освещал почтенный горбатый мост. Возведение видимого мира пока еще в самом разгаре, а каждый предмет одушевлен и подлежит всестороннему изучению. Время отделочных работ настанет не скоро, а пока вещи напрочь лишены убийственной однозначности. Конечно, со временем их разложат по полочкам и снабдят скучными музейными этикетками, но пока они текучи, подвижны и не успели обрасти коркой плоских и бескрылых смыслов.

Чем еще можно объяснить удивительный феномен детского творчества, как не этой первозданной чистотой и свежестью восприятия? Детское любопытство не знает границ. Дети открыты городу и миру и почти все как на подбор талантливы. Они замечательно рисуют и пишут пронзительные стихи. Они живое воплощение того самого голого зрения, о котором мечтали поэты-обэриуты. Их глаз не замылен, и потому из-под пера юных авторов сплошь и рядом выходят удивительные строки. Вот, например, стихотворение одного маленького мальчика:

В зале дворца,

На маленьком троне

Сидит король

В золотой короне.

Молодой король,

Завитой король,

Курит трубку серебряную.

Мило, не правда ли? А вот другое его стихотворение, заставляющее вспомнить Даниила Хармса или Николая Олейникова:

Летит водяная ракета

И крыльями машет вверху.

Хоть газы от ней остаются,

Летит она вдаль в облака.

Давным-давно, на заре человеческой истории, когда мир был настолько нов, что многие вещи не имели названий, и на них приходилось показывать пальцем, не только дети, но даже зрелые люди были сполна наделены счастливой способностью «выпуклой радости узнаванья», по меткому выражению поэта. Юный мир, омытый проливными дождями и насквозь пронизанный солнечным светом, пугливо вздрагивал от любого неосторожного прикосновения и с готовностью раскрывался во всей своей удивительной пестроте и первозданной нетронутости. Наверное, именно тогда, на переломе эпох, когда отступающий ледник уволакивал на север неподъемные камни, наши далекие предки впервые расправили плечи и вздохнули полной грудью. Эпоха великих свершений, истаивая дымом, понемногу уходила в прошлое, рядясь в эпические тоги богов и героев. Холодные побережья северных морей заселили суровые и немногословные персонажи эддических мифов, а на юге продолжали озорничать веселые и вздорные олимпийцы – порой жестокие, порой добродушные, но неизменно бодрые и жизнерадостные.

Десять тысяч лет тому назад, когда совокупное население планеты Земля с грехом пополам перевалило за 10 миллионов, на один квадратный километр земной суши приходилось исчезающе малое количество людей. Разумеется, когда люди научились выращивать съедобные растения и разводить скот, кривая народонаселения круто поползла вверх, но даже на рубеже христианской эры население земного шара, если верить демографам, не превышало 200 млн человек. Планета была пуста, как полярная тундра, но одинокий путник, отправившийся пешком из Ахайи в Лаконику, не чувствовал себя брошенным на произвол судьбы, потому что на каждом шагу его подстерегали нечаянные встречи.

В каждом источнике и в каждой роще обитал свой дух-покровитель, коварная и ревнивая Афродита бесперечь плела паутину интриг, Зевс-громовержец угрожал смертоносным перуном, притаившись за грозовой тучей, а козлоногий Пан водил хороводы нимф на лесистых склонах Тайгета. Конечно, со временем просвещенные греки, избалованные демократией и городским комфортом, начали исподтишка хихикать в кулак над ветхозаветными суевериями предков, но их прямодушные отцы и деды не лукавили и не хохмили, а наяву видели скользкие тела проворных наяд, мелькающие в прохладной воде горных рек. Чудовищные Харибда и Сцилла, запросто глотающие многовесельные парусники, тоже не были пустой фантазией: они существовали вполне реально. Так уж устроено мифологическое сознание, не ведающее разницы между чудом и былью.