Между Средиземноморьем и варварским пограничьем - [37]

. При императоре Феодосии III — в период между 429 и 438 гг. — предприняли успешную попытку составить сборник, сведя в нем все постановления, которые могли использоваться в качестве источника права[45]. Ученые спорят о том, являлся ли этот сборник единым законом империи. Можно утверждать — он представлял установления, и именно на них юристы ссылались в суде. Процесс создания Кодекса Феодосия позволяет понять процедуру, благодаря которой эдиктам императора был придан статус источника права. Данный Кодекс составлен юристами, издан императором, а затем утвержден сенатом сначала Восточноримской, а позже Западноримской империи в 438 г.^{291} Процедура дает возможность заключить — в поздней Римской империи прерогативы императора в области частного права были сильно ограничены, и только сложные ритуалы придавали постановлениям легитимный статус правовой нормы.

С падением Западной Римской империи представление о прерогативе властителей высказывать свое мнение по спорным вопросам частного права и способствовать установлению норм в этой сфере изменились ненамного. Ученые предположили, что властители королевств, сменивших имперскую администрацию, во многом подражали императорам. Было показано — издание варварских правд во многом проходило с соблюдением процедуры и формальностей, характерных и для издания Кодекса Феодосия^{292}. Например, Бургундская правда представляет из себя сборник постановлений по отдельным юридическим вопросам, выпущенным королями бургундов в период между серединой V в. и началом VI в. Исследователи уподобляют сборник законов Кодексу Феодосия: в нем постановления королей, «конституции», были сведены в одну рукопись, и этому тексту в итоге придали статус закона бургундов в собрании знати и других влиятельных людей^{293}. При составлении Салической правды, возможно, тоже сыграли свою роль представления о том, что король не имел права издавать законы, относившиеся к сфере частного права. Королевский нотариус Бадило был ответственен за запись Салической правды, однако сам текст составлен от лица неких четырех судей, знатоков традиционного права^{294}. Таким образом, очевидно, что представления об ограниченности королевской юрисдикции в области частного права сохранились во многих варварских королевствах, образовавшихся на руинах западной части империи. Поэтому возникает вопрос — насколько судебные записи, повторявшие форму императорского рескрипта, отражали знание подобных представлений? Вопрос также и в том, была ли их форма наполнена реальным содержанием, и может ли их появление считаться признаком сохранения римской юридической культуры и грамотности.

На основании исследования хроник и житий ученые делали вывод о том, что королевский двор выступал в качестве высшей судебной инстанции в государстве франков времени правления Меровингской династии^{295}. Это не вызывает сомнения, т.к. даже те группы знати, которые стремились к увеличению влияния во Франкском королевстве, могли возвести на престол своего ставленника, но никогда не подвергали сомнению право существующего правителя на последнее слово в области разрешения споров и конфликтов^{296}. Однако проблема судебных прерогатив короля и правовой культуры королевского окружения представляется весьма интересной с точки зрения задач, которые поставлены в настоящем труде. А именно — исследование записей королевского суда способно дать ответ на вопрос о том, как долго сохранялась в Галлии позднеантичная правовая культура, нашедшая выражение в Кодексе Феодосия (438 г.). Мы знаем, что несколько списков этого памятника сохранилось во Франкском королевстве, и поэтому вопрос о преемственности правовой культуры становится особенно актуальным^{297}.

В качестве отправной точки нашего доказательства обратимся к тому факту, что название судебных записей дает возможность утверждать — в меровингской Галлии уцелели представления об ограниченности прерогатив верховной власти в области судопроизводства и частного права, характерные для поздней империи. Так, писцы, составлявшие судебные записи времен Меровингов, не называли их или судебные заседания в присутствии короля как “placitum”, а взамен употребляли слова “praeceptiones”, “carta paricla”, а также другие понятия^{298}. В документах термином “placitum” обозначались судебные заседания, проходившие до того или после того, как дело дошло до короля^{299}. Очевидно, в Галлии правители и их окружение сознавали разницу между королевским судопроизводством и обычной тяжбой, а в государстве франков существовали представления о границах королевской юрисдикции. Документы дают возможность выдвинуть гипотезу относительно практики королевской власти: возможно, правовая культура “curia regis” была достаточно высокой, и государи обращали внимание на позднеантичные модели поведения властителей в отношении юрисдикции и права. Судебные протоколы позволяют исследовать, как именно достигалось согласие в суде, где свои претензии могли предъявлять люди, стремившиеся к власти.

§ 2. Суд и король

Интересно обратиться к содержанию судебных записей и сравнить их со сведениями о королевском суде, содержащимися в нарративных источниках. Цель этого сопоставления состоит в том, чтобы понять, как выстраивалась практика согласия и взаимодействия на заседаниях королевского суда в меровингской Галлии. Исследование агиографических источников показывает — несмотря на сложившееся в историографии представление судебные заседания не были политическими процессами, в ходе которых короли попирали правовые нормы для того, чтобы наказать своих противников. Жития святых описывают несколько попыток использовать судебные заседания как способ борьбы за власть, и они дают возможность сделать интересные выводы. В конце 60-х гг. VII в. майордом короля Нейстрии Эброин, вероятно, пытался начать дело против епископа Леодегара Отенского, который набирал влияние при дворе. Житие употребляет термин “causa”, что дает возможность предполагать именно правовое истолкование текста