Между нами война - [196]

Шрифт

Интервал

— Надвигается буря. Объявляю готовность! — с вышки громко скомандовал капитан корабля в своей сине-белой форме, которую резко трепал усиливающийся ветер.

Шквал метал паруса все сильнее и сильнее. Зачиналась качка. Галлионджии заносились из стороны в сторону, каждый зная свое дело. Море загудело. Волны вздымались всё пуще и пуще. Далёкие судна, уже еле различимые в сгустившейся темноте, казались Тарросу маленькими колыхающимися точками.

Немного время прошло, как остервеневший ветер начал исступленно дергать флаг и парусину. Вдруг огромная волна вынеслась на борт. Потом еще одна, и еще… Таррос, будучи чутким и опытным служивым, принялся помогать, чем только возможно. Это отвлекло его от собственной бури в мятежной душе.

В этом буйстве природы человек выглядел ничем, беспомощно слабым, не имевшим мочи не то, чтоб остановить, но и противостоять ненастью. Хаос и ад кромешный, бегающие, собирающие паруса и пытающиеся удержать срывающиеся канаты, промокшие флотильонцы, тщащиеся докричаться друг до друга сквозь ужасающий рокот. Таррос не слышал собственного голоса, не видя ничего, кроме мрака, только молнии освещали это катастрофическое положение.

С каждой стеной ледяной воды, окатывающей корабль и обдающей команду с головы до ног, в Тарроса проникала истина, что он виноват во всём, что случилось с Эрис, с Каллистой, Алессандро и их детьми, и со всем этим внушительным флотом, принявшимся перевозить его, безнадежного грешного неудачника.

На их корму вода бросала осколки и щепки того, что еще недавно было галерами дружины, которые наблюдались Тарросом на поверхности моря.

Еще около часа они бились в неравной схватке человека со штормом, и, уставший Таррос, потеряв веру в хороший исход, рухнул на пол, держась за апостис.

— Господи, что я наделал. Господи, я знаю, это твоя кара. Накажи меня до конца… — говоря это, он понимал, что умерев, ему не откупиться от зла, причиненного Эрис.

— Так потопи же меня с этим кораблем, прошу Тебя! — отчаянно причитал он. Промокший до костей и замерзший, он дрожал, сидев на корточках, прислонясь спиной к стене капитанской каюты. Он чувствовал себя самым худшим созданием, ставшим одиночкой за одну единственную ночь, которую никогда не стереть из памяти. Его самые любимые близкие люди покинули трудный мир в эту проклятую ночь. Горечь осознавания собственной никчемности съедала Тарроса. Ему не хотелось верить, что всё, происходящее сейчас — реальность. Только присев и отдышавшись от яростного труда и отчаянной коллективной борьбы за право на жизнь с этой страшной бурей, на Тарроса вновь обрушились обрывки трагичных воспоминаний. Он бы хотел быть погребен в этой черной холодной пучине, вскипающей и разъярившейся, но, видимо, не его судьба покинуть этот грешный мир вслед за немногочисленными дорогими его сердцу, людьми. Его тело пробивал холод, и Таррос проклинал себя за всё то, что Эрис пережила по его вине.

— Ты же делала меня лучше, Эрис, милая Эрис ты была так добра, ты всегда меня прощала, ты доверяла мне. — он заплакал, не пытаясь сдерживать себя. Одинок и несчастен в своем горе. — Я начинал верить, что могу измениться. — его мысли уносили прочь его душу, но бешеная качка и огромные ледяные волны, обрушивающиеся на палубу не давали забыться, что тело и душа неразделимы. — Господи, я причинил ей зло, я думал она простит и в этот раз, я всего лишь хотел быть вместе с любимой, я не виноват, что полюбил. Я знаю, она тоже любила меня. — мускулы его лица дрожали в плаче, оно было преисполнено скорби.

— Эрис, ты все равно моя! Умерев, ты не сбежишь от меня, я найду тебя на том свете, мы соединены с тобой союзом Господа навсегда, ты слышишь, Эрис! — Таррос, подняв к небу лицо, мокрое от соленых слез и такой же соленой, неистово кричал, с жестокой силой бив себя кулаками по курчавой голове, от ударов которых в его глазах мелькали искры свечения. Сквозь рокот стихии его никто не мог услышать. Когда его ярость была выплеснута подобно ярости этого моря, они успокоились с ним в унисон, его тело обмякло, и он лег на бок, свернувшись в мокрый продрогший комок, подобно осиротевшему бродячему псу. Таррос закрыл глаза и перед его взором представлялась Эрис, смотрящая на него обезумевшими от горя очами, полными безысходности, так бесчувственно бьющая себя его кинжалом…

В полубреде его синие от холода губы шептали имя любимой Эрис.

Прости, любимая, прости.

Повелся я на искушенье.

Как низко было преступленье —

Я пленник собственной тоски.

Я не хочу осознавать,

Что ты ушла из мира жизни,

Я за тобой уйду, без казни.

Любимых глаз мне не видать.

Я в зеркало боюсь смотреть —

Там совесть узел заплетает,

На шею давит и сжимает,