Только вот свербит в боку… и руки связаны за спиной. Связаны?
— Ли, ты что? — зашипела я.
Ли отложила книгу, поднялась с кресла и подошла ко мне:
— Я что? — спросила она. — Это ты хотела из окна выпрыгнуть, не я.
— Голова раскалывается, — прошептала я, отказываясь вспоминать то несчастное утро… Что это было, ради Бога?
— Естественно, раскалывается. Сначала карнизом по лбу, потом еще раз — створкой. Дорогая, ты до окна не добежала, а все равно живой осталась чудом. И все же, что случилось?
Чтобы я сама знала, что случилось. Я как бисер четок перебирала события того утра и, наконец, нашла нужное.
— Письмо, — вспомнила я… — Да… какое-то письмо на туалетном столике. А там…
Я сглотнула, вспомнив написанные на листке бумаги слова. Меня пытались убить? Осознание приходило медленно, будто продираясь через загустевший воздух, в душу закрадывался темный ужас. Почему меня хотели убить? Я никогда и никому не причинила зла. Так за что?
Дверь вдруг распахнулась, и вошел серьезный Саша, а за ним какой-то странный низкий, округлый господин в обвисших рейтузах, сером, поношенном свитере и с толстыми, смешными очками.
— Ну-с, — усмехнулся господин, показывая гнилые зубки. — Где наш пациент?
Я дернулась в веревках, чувствуя неладное. И не зря.
— Ах во-о-о-о-т где наш пациент, — потер господинчик пухлые ладошки, глядя на меня. От этого взгляда мне почему-то стало очень неприятно… очень. — Симпатичный пациент, приятно с такими работать!
Э-э-э-з… только я иначе себе лечение представляла. Почему-то.
— Ли, развяжи! — в ужасе закричала я.
Господинчик, не обращая на мои крики никакого внимания, танцующей походкой подошел к кровати и, медленно сняв очки, положил их на туалетный столик. Нагнувшись, он заглянул мне в глаза. А зрачки-то у него вертикальные! Зажмурившись, я пыталась отвернуться, но цепкие пальцы поймали за подбородок и вкрадчивый голос спросил в отлично чувствующейся с издевкой:
— Зачем тебя развязывать? Чтобы опять поглупело, мое бедное дитя.
— Пусти! — прошипела я. — Я тебе не сумасшедшая! Не имеете права меня связывать!
И дернулась на кровати. Но жеж… господинчик был упрямый и оставлять меня в покое явно не собирался.
— А кто говорил о сумасшествии… активная порча это девочка, и ничего более. А порчу снять можно и нужно. Вот сейчас и приступим. Только вот выбирай… либо ты перестанешь сопротивляться, и мы это сделаем быстро и безболезненно, либо…
Либо мне почему-то не понравилось. Но и даться «лечить» я почему-то не могла. Внутри все сопротивлялось и вопило: «Я против!»
— Катька, кончай выпендриваться, — вмешался Саша. — Ты же знаешь, ни я, ни Ли не дадим тебя обидеть.
Сашка не даст меня обидеть? Смешно. Но, наткнувшись взглядом на печальные глаза Ли, я сдалась.
— Хорошо.
Господинчик аж повеселел весь. Хлопнул пухлыми ладошками, и в комнату вошел раздетый до пояса детина и подхватил меня на плечо, даже и не подумав развязать. Я заставила себя не сопротивляться, хотя очень хотелось. Да и ехать таким образом, башкой вниз, оказалось на диво неприятно: лицо сразу же налилось кровью, и в зеркальных стенах коридора отражалось нечто уродливо-красное, недовольное и растрепанное, со здоровенной шишкой на лбу.
— Черт, — выругалась я сквозь зубы.
— Ой цветет калина в поле у ручья, — забасил вдруг детинушка. — Парня молодо-о-ого полюбила я…
— Еще и транс, — прошептала я, и детинушка, будто услышав, сразу же заткнулся. Вот и хорошо, у меня уши не казенные.
Лестница. Крутые ступеньки, неприятный холод и шершавость скользивших по бедру стен. И полумрак… проклятый полумрак с душным, водяным запахом. Бормотание семенившего следом господинчика делу не помогало: он смотрел на меня, как смотрит исследователь на интересную букашку. Впрочем, судя по зрачкам, господинчик какой-то сорт нечисти, наверняка, тоже бессмертный. А для таких я действительно не больше, чем букашка.
Господинчик ужиком скользнул вперед и заботливо открыл перед детиной низенькую дверцу. Чтобы пройти через нее, детина нагнулся, чуть было не упустив свою ношу, то бишь меня, и я зашипела:
— Потише! Не мешок с картошкой тянешь!
Ли, скользнувшая вслед за нами в дверь, окинула меня виноватым взглядом.
— Может, не надо ничего снимать? — спросила я. — Я вроде умирать не собираюсь.
Господинчик мигом оказался рядом:
— Порча вещь хитрая, — усмехнулся он. — Пока ты не можешь двигаться, ты нормальна, но стоит тебя развязать… и…
— И что?
— К окошку запросишься.
Господинчик мило улыбнулся, а я сжала зубы, чтобы не застонать. Голова-то как болит! Вновь коридор. И винтовая лестница, узкая настолько, что я то и дело билась плечом о заплесневелые стены.
Хана белой майке. Такие пятна не отмоешь. Впрочем, сейчас ли волноваться об одежде? И волноваться вообще… Сашка сказал… минуточку, а с каких это пор я Сашке верю? Тому самому, что лягушек девчонкам в сумки подбрасывал…
Но повозмущаться мне не дали. Винтовая лестница закончилась небольшой площадкой, верткий господинчик вновь открыл перед нами дверцу, и детинушка, на этот раз гораздо аккуратнее, внес меня в идеально округлую, лишенную мебели комнату, в центре которой была нарисована мелом пентаграмма. В углах магического знака горели черные свечи, а мне стало на самом деле страшно:
