Метелло - [95]

— Вы что же, совсем спятили?

Он кивнул головой сперва в сторону унтер-офицера, затем в сторону полицейского и бросил взгляд на леса:

— Подняли на ноги солдат и полицию, а работа тем временем стоит!

Он помолчал и не то набрал воздуха, не то вздохнул.

— Не думайте, что я разговариваю с вами так, потому что струсил. Я хотел бы только знать, что все это означает. И если кто-нибудь из вас намерен дать мне объяснение, я буду ему весьма признателен.

Рабочие молча смотрели на него. Перед ним была непроницаемая стена. Он понял, что брешь, которую пробили семеро штейкбрехеров, проведшие ночь на стройке, вновь закрылась.

— Ответь-ка ты, Липпи. Ведь ты здесь старше всех.

Липпи вынул изо рта трубку, явно раздосадованный тем, что именно ему оказана эта привилегия. Но он действительно был здесь самым старшим и, казалось, забыл о намерениях, которые высказывал несколько минут назад, потому что вдруг спросил:

— Вы обращаетесь ко мне? Разве вы меня не уволили?

— Стоило тебе зайти в контору, и все бы уладилось.

— А в объявлении об этом ничего не написано.

— Однако ты меня знаешь… сколько уже лет?

— Да лет тридцать, если не больше. Я работал чернорабочим у вашего отца.

— И что же? Разве ты слышал когда-нибудь, чтобы я отказал человеку в помощи и оставил его умирать с голоду?

И тут Липпи, все более раздражаясь и чувствуя, как кровь приливает к голове, наговорил инженеру такого, что могло только обострить положение.

— Вы обещали убрать Криспи, а он все-таки здесь.

— Он здесь, потому что так надо.

— Вот видите! Так знаете, что я вам скажу… Нет, я ничего не стану говорить, а только спрошу: не кажется ли вам, что вы кривите душой?

Инженер шагнул вперед, вошел в полосу тени и стал лицом к лицу с Липпи, по-прежнему держа руки за спиной.

— Я не кривлю душой, Липпи, и всегда действовал прямо. А вот вы хватили через край.

Старик выдержал его взгляд, поднял трубку на уровень плеч и, показывая ею на рабочих, стоящих по обе стороны от него, заговорил, отчеканивая каждое слово:

— Видите ли, инженер, это другое поколение. Разрешите мне сказать два слова. Когда я был молод, такие же подрядчики, как вы, посылали десятников вербовать нас. Мы становились в ряд перед портиками на площади Синьории и ждали. Совсем как проститутки. Тогда еще носили фартуки, завязывавшиеся на поясе, помните? Это была наша рабочая форма… И всегда находился кто-нибудь, готовый наняться за гроши и отбить у тебя работу…

Эти слова, казалось, растрогали его, но он тут же рассердился на себя и закончил:

— А теперь перед вами другое поколение. Я это понял, хотя не умею ни читать, ни писать. Как же вы, человек ученый, не можете понять?

— Прежде у людей уважения было больше, а работы — меньше, — ответил инженер.

— Может, и так, только оставьте меня в покое, прошу вас, — Липпи медленно опустился на груду кирпичей, — я уже сыграл свою роль в этой комедии.

Когда он сел, в шеренге рабочих образовалась брешь, которую тут же заполнил собою инженер. Теперь Метелло стоял рядом с ним и смотрел на него. Бадолати хотел было обратиться к нему, но удержался, по-прежнему делая вид, будто не замечает его. Повернувшись к Метелло спиной, он пошел вдоль шеренги.

Рассказывали, что это было похоже на парад в Кашине в День конституции: инженер шел словно генерал, только вид у него был такой, будто он не награды раздает, а решает, кого казнить.

— Да будет вам известно: из провинции Лукки, из Калабрии, где совершенно нет работы, не то, что у вас, готовы приехать во Флоренцию десятки, сотни каменщиков, чернорабочих. Они и не заикаются о расценках — была бы работа! Ясно? А сейчас пусть каждый из вас по очереди скажет мне, окончательное ли это его решение.

Первым в шеренге стоял Уго Париджи. Прежде он работал на кирпичном заводе, а вернувшись из армии два или три года назад и найдя свое место занятым, с большой охотой пошел на стройку. Это был жизнерадостный юноша, он играл на корнете в оркестре филармонического общества в Кальдине, вот-вот должен был стать подмастерьем каменщика и собирался зимой жениться. За время забастовки он прожил свои первые сбережения, предназначавшиеся на покупку кровати и шкафа. Париджи был дружен со всеми и всегда шел за большинством.

— Ты? — коротко бросил ему инженер.

— Я как и все, как другие…

— Другие — это также и те, что подписали заявление еще вчера вечером.

— Я говорю про этих, про нас, — уточнил Париджи. — Про тех, что стоят здесь.

— Мы не поняли друг друга. Я хочу знать твое личное мнение. Должно же оно у тебя быть — ведь ты человек, а не животное.

Париджи пожал плечами и невольно взглянул на Метелло.

— Смотри на меня, а не по сторонам.

— Но раз уж я стою в этом ряду…

— Значит, я могу брать на твое место неаполитанца или луккийца?

— Если, по-вашему, это правильно…

— Еще бы не правильно!.. А ты?

Вторым был Дуили.

— Мы просили всего по тридцать, двадцать и пятнадцать чентезимо надбавки в час. Почему вы не сказали: «Ребята, я дам вам половину, треть, десятую часть того, что вы просите»? Ни вы, ни другие подрядчики от этого не разорились бы.

— Мы-то не разоримся, а вот вас разорим.

— К сожалению, мы разорены уже давным-давно, — ответил Дуили. — Но теперь разорение довело нас до отчаяния. А это опасная вещь, инженер.