Метелло - [94]

Он ждал, что Метелло его перебьет, скажет, что он ошибается, и тогда снова начнется спор. Но на этот раз его оборвал Дуили:

— Ты с самого утра твердишь всем: «Спокойно, спокойно!» Успокойся-ка лучше сам.

Стоя между Фриани и маленьким Ренцони старик прислонился спиной к насыпи.

— Я остаюсь здесь. Но я должен был снять с себя эту тяжесть. — И он не удержался и повторил еще раз: — Что же, Метелло, неужели тебе нечего сказать?

Метелло сидел на камне, поджав одну ногу и обхватив колено руками. Не оборачиваясь, но громко, чтобы все могли его слышать, он начал говорить, и не было человека, который не прислушивался бы жадно к его словам.

— Полтора месяца назад в Монтеривекки все были согласны начать эту забастовку и никто не скрывал трудностей, навстречу которым мы шли. Нам нечего терять, говорили все, давайте попробуем. Все равно на наш заработок прожить нельзя и дальше так продолжаться не может. Если нам удастся добиться своего, то это будет большой шаг вперед. Так оно было или нет? И не Дель Буоно, а мы все, один за другим, говорили, что нужно держаться как можно дольше. Вот почему сдаться именно сегодня, когда мы уже почти выиграли, кажется мне бессмысленным. Но стоит ли снова начинать все эти разговоры? Дель Буоно сидит в Мурате, и не он один. Однако деньги, собранные по подписке, вот-вот прибудут. Больше того, все, кого объединяет Палата труда, независимо от профессии и ремесла, готовы протянуть нам руку помощи. Таковы факты. Речь идет о том, чтобы поголодать еще два-три дня. Это не мелочь, я знаю, но просвет все же есть, он уже виден. Мы идем теперь не вслепую, как сутки назад. Если же вы продолжаете бастовать не по этим соображениям, а, как говорит Липпи, из-за меня, из-за него и Аминты, то я заявляю, что мы не нуждаемся в этой любезности. Кто хочет, пусть не стесняется, вешает себе хомут на шею — и кончен бал.

— И это все? — спросил его Фриани.

— Нет, я хочу еще кое-что сказать.

Он говорил, тщательно выбирая слова, стараясь как можно точнее передать свои мысли, чтобы потом нельзя было ни к чему придраться. Его характер — человека, который вырос среди туповатых и хитрых крестьян и формировался постепенно в условиях жизни и работы в городе, его неразвитый, но здравый ум, его благородство и его хитрость и, наконец, его преданность идеям, в которые он уверовал, подвергались теперь величайшему испытанию. Он понимал, что, как и месяц назад, когда произошла стычка с Бадолати, товарищи ждут, чтобы кто-нибудь подал им пример и взял на себя одного бремя, от которого хотел избавиться даже старый Липпи. Их единодушие, только что продемонстрированное перед ним, возлагало на него еще большую ответственность за исход общего дела. То, что среди немногих перешедших на ту сторону баррикады был сейчас Олиндо, не огорчало его, а только придавало ему силы. И обращаясь к товарищам, он смотрел перед собой, пытаясь различить Олиндо в группе штрейкбрехеров, прятавшихся за спины полицейских и солдат. Все так же обхватив колено руками, он продолжал:

— Я освобождаю вас от жертвы, которую вы хотите принести ради меня, в особенности если эта жертва не только заставит вас поголодать, но и вообще кажется вам безрассудной. Можете называть меня упрямым и неблагодарным, но я считаю, что, отказываясь подписать заявления, вы соблюдаете только свои личные интересы.

Он провел рукой по губам и подбородку и, слегка откинувшись назад, посмотрел на своих товарищей, стоявших по обе стороны от него.

Первым заговорил Дуили. Он сказал:

— Ты и в самом деле неблагодарный человек, но тем не менее ты прав.

Остальные, казалось, были согласны с ним и, очевидно, собирались с мыслями, прежде чем что-нибудь сказать.

— Мне интересно взглянуть, как ты будешь себя вести, когда те пятеро выйдут из конторы, — вмешался старый Липпи.

Метелло обратился к Фриани:

— Ты что-то хотел сказать?

Фриани покачал головой и улыбнулся:

— Только одно: я не подписал бы заявления, даже если б мне угрожали отрубить обе руки. Но именно твои доводы еще раз подтвердили мою правоту и я на всю жизнь останусь анархистом.

Метелло не успел ему ответить, так как общий разговор был прерван появлением инженера и его свиты, выходивших из конторы. Бадолати что-то сказал племяннику и сыну Мадии, которые вновь сели в коляску. В этот момент у Метелло мелькнула мысль: он позвал маленького Ренцони и велел ему:

— Сбегай посмотри, как идут дела на участке Мадии и расспроси, не знают ли они чего-нибудь о других стройках. Беги во весь дух и возвращайся поскорее.

Помогая себе руками, маленький Ренцони вскарабкался на насыпь, кубарем скатился на набережную Муньоне и в мгновение ока очутился у Понте-Россо, так что казалось, будто коляска гонится за ним.

Прежде чем он вернется и принесет известия, которые ему покажутся такими важными, у строительной площадки Бадолати произойдут решающие события и каждый из присутствующих здесь людей обнаружит меру своих духовных сил.

Инженер выступил вперед, полицейский комиссар в котелке и унтер-офицер остановились в нескольких шагах от чего. Рабочие стали плечом к плечу, засунув большие пальцы рук в жилетные карманы. Солнце уже поднялось высоко и заливало светом дорогу, идущую по насыпи; теперь оно было за спиной у рабочих, а Бадолати било прямо в глаза. Выйдя из тени, он сдвинул шляпу на лоб. Потом, заложив руки за спину и сутулясь еще больше обычного, сказал: