Метелло - [22]

Метелло «отбыл» в солдатах тридцать шесть месяцев, и эти три года у него, как и у всех, были как бы вычеркнуты из жизни. В Неаполе он только и знал дорогу, ведущую от казарм Гранили в Баньоли. С полной выкладкой в двадцать килограммов он совершал этот переход ежедневно в течение многих месяцев, делая привал лишь у Торретты и Аньяно. Добравшись наконец до Баньоли, солдаты в изнеможении падали на траву, чтобы после небольшого отдыха отшагать те же пятнадцать километров в обратном направлении, но на этот раз уже без передышки. Командир батальона шел впереди, пощелкивая себя хлыстиком по голенищу. Каждое утро, еще в полусне, боясь, что тебя могут угнать в Абиссинию, где у Догали и Адуа идут бои, прислушиваешься к выкрикам газетчиков, а потом заглядываешь в глаза дежурному унтер-офицеру. Но от Догали и Адуа бог спас! Удалось избежать и отправки в Сицилию «на охоту за бандитами». Из полка, в котором служил Метелло, туда посылали только вторую роту, да и в той все солдаты остались целы и невредимы. Так как Метелло был каменщик, его собирались перевести из пехоты в инженерные войска в Виченце в Северной Италии, но как раз в это время он попал под арест из-за письма Пешетти. Поэтому он и остался в Неаполе в пехотных частях, где за ним установили надзор. Запросили Флоренцию и выяснили, что там на Метелло заведено дело, как на «социалиста-анархиста».

— С твоим прошлым только и мечтать о звании капрала! — сказал ему сержант.

— Стать десятником[21] никогда и не было пределом моих мечтаний! — ответил Метелло. Без всякой злобы, просто потому, что это показалось ему остроумным.

И хотя он только что вышел из-под ареста, его посадили еще на неделю. Благодаря этому он не попал в части, брошенные против бастующих рабочих макаронных фабрик, собравшихся на площади Граньяно. А перед этим он был лишен чести участвовать в церемониальном марше войск по случаю праздника Конституции. Но и в заключении ему, как каменщику, постоянно находилась работа: то надо заделать трещину в стене, то подновить развалившийся карниз или ступеньку лестницы.

Знакомство Метелло с Неаполем ограничивалось районом Реттифило, виа Толедо и площадью Плебишито; если же он хотел развлечься, то шел на виа Сердженте Маджоре или на виа Фьорентини.

Его угнетало не только безденежье, но и солдатская форма. Он вынужден был проводить время со служанками в саду «Вилла Комунале», хотя после Виолы они ему совсем не нравились.

Но постепенно у Метелло появилась «теплая компания», в которую, кроме него, вошел один солдат из Кашины, другой — из Ливорно, а третий, Маскерини, — из Флоренции, с Порта Романа. У солдата из Кашины, которого звали Леони, отец был мебельщик и присылал сыну деньги. Леони был скуповат, но все-таки делился с товарищами. Они дружили довольно долго. Вместе посещали трактиры в секциях Форчелла, Васто и Пендино. (В Неаполе такие городские районы, как, скажем, флорентийские Сан-Никколо или Мадонноне, называются секциями.) Заводили знакомства в кривых горбатых переулках, где нищета и грязь соперничали с царившим там оживлением. Увязавшись за приглянувшейся девчонкой, они попадали в знаменитые неаполитанские трущобы. Почти все девушки были тут черноволосые, грудастые, с увядшими лицами. Солдаты даже обмоток не снимали. Здесь же, за пологом, играли дети. Иногда солдаты оставались ужинать вместе со всей семьей, к ним относились по-дружески, обращались как с родными. Все это были такие же люди, как и они сами — как парень из Ливорно, который у себя в поселке за морскими верфями жил нисколько не лучше; как Маскерини, отец которого был извозчиком. Поэтому солдатам становилось немного совестно, и они, как бы извиняясь, вытряхивали из своих карманов все до последнего чентезимо.

Из всего виденного и пережитого под стеклянным колпаком остались в памяти приключения в переулках Джельсо и Конте ди Мола. Этот путаный лабиринт находился в двух шагах от большой улицы — виа Толедо и от Кастелло. Дальше лежал портовый район, а за ним — предместье Борго Лоретто. Это был уже настоящий «бандитский» квартал. Ходить туда было запрещено, и если налетишь на патруль, не миновать ареста — десять дней на гауптвахте и пять дней строгого заключения.

Иногда они шли смотреть Пульчинеллу в театр Сан-Фердинандо. Из того, что говорилось на сцене, они понимали очень мало, но основной смысл комедии был ясен. Как и флорентийский Стентерелло, неаполитанский Пульчинелла вызывал смех, потому что был вечным неудачником.

Таким в памяти Метелло остался Неаполь, где он прожил три года. Сохранилось лишь несколько отрывочных воспоминаний о времени, когда его убедили, что ему положено не думать, а только прыгать через перекладину, маршировать и по команде «На караул!» мгновенно сдвигать каблуки, держа штык прямо перед собой, в двух пядях от носа.

Казарменная дисциплина заставляла быстро забывать о похождениях в компании с Леони, Маскерини и парнем из Ливорно и заглушала угрызения совести. К тому же солдат старались держать в вечном страхе: не проходило дня, чтобы кто-нибудь из начальства не напоминал, что в этих подозрительных переулках их рано или поздно разденут и ограбят. Поэтому они никогда не увязывались во второй раз за одной и той же девчонкой и старались не возвращаться в один и тот же район.