Метелица - [77]

Брунов закурил, повел плечами, как бы сбрасывая усталость, и сказал:

— А теперь вопросы буду задавать я. Детдом в Метелице открылся осенью сорок первого?

Тимофей утвердительно кивнул.

— Довоенных детдомовских детей успели эвакуировать?

— Успели.

— Кто распорядился открыть детдом заново?

— Был приказ из комендатуры.

— Значит, детдом открыли немцы?

Тимофей понял, куда клонит Брунов, и возмутился:

— Но это вовсе не значит!..

— Прошу вас отвечать, — сказал майор, и Тимофей только теперь заметил, что капитан Малинин записывает его показания.

— Да, немцы… — ответил он. — Но это не значит…

— Откуда брали детей? — перебил его Брунов.

— Сироты были у нас в Метелице, и женщины из соседних деревень приводили.

— И?..

— И приводили немцы.

— Так, так. Где брали еду?

— У нас было подсобное хозяйство, и еще — выделили из собранного колхозного урожая.

— И еще?

— Когда продуктов не хватало, помогали из комендатуры.

— Кто именно?

— Комендант Клаус Штубе.

— Экое милосердие…

— Какое там милосердие! Но неужели вы меня подозреваете… Это чудовищно! Я работал по заданию отряда!

— Сейчас я только вопросы задаю. — Брунов устало и с досадой, оттого что ему мешают, поглядел на Тимофея и продолжал: — Не торопитесь, дойдем и до отряда. Значит, вы подтверждаете, что немцы открыли детдом и подкармливали детей. Не скажете ли, для чего?

— Скажу. Они намеревались проводить с детьми какие-то медицинские эксперименты.

— Намеревались или проводили?

— Один раз. Взяли девять мальчиков, и после этого я ушел из детдома, и детдом больше не работал.

— Это я знаю. Но почему именно мальчиков?

— Понятия не имею. Когда я сообразил, для чего они приехали, дал детям команду разбегаться. Я знал, что в камышах они их не поймают… Хватали кто попадется…

— Значит, вы знали, для чего они приехали и для чего вся эта затея с детдомом?

— Нет, я ничего не знал. Я догадался, только когда они уже были во дворе, и то не знал, для чего именно забирают детей. Сначала подумал, что хотят увезти в Германию. Только назавтра все выяснилось с их грязными экспериментами.

— Почему вы взятие крови называете медицинским экспериментом? — спросил Брунов, пожимая плечами.

— Они не только кровь брали… — проговорил Тимофей хмуро. — Я это понял гораздо позже.

— Они не только кровь брали? — оживился Брунов. — А что же еще? Интересно… Продолжайте, продолжайте.

Тимофей рассказал все по порядку, как из опроса детей он узнал о каких-то странных уколах, о непонятном состоянии детей и о неожиданной, без всякой болезни, смерти двух мальчиков, о недавнем медицинском осмотре, безрезультатном и неутешительном. Майор слушал с интересом, видно было, что он этого не знал. Малинин не успевал записывать и несколько раз просил не торопиться. Тимофей же, рассказывая о детях, переживал все заново и потому спешил, путался, перескакивал с одного на другое.

— Что с остальными детьми? — спросил Брунов, когда он закончил.

— Живут в Метелице, в семьях. С виду здоровы, но, боюсь, это не так.

— Насчет детей мы уточним, а пока налицо следующее: организацией детдома занимались фашисты, они же назначили вас директором, они же привозили детей, которых вы принимали, и продукты, которые вы также принимали. Затем они брали детскую кровь. Все это время вы спокойно работали, посещали коменданта Клауса Штубе, и комендант посещал вас. Это факты, которые и вы подтверждаете. Неужто объяснять, что из этого следует?

— Но я работал с ведома командира партизанского отряда Маковского! — загорячился Тимофей. — И комендатуру посещал по заданию отряда! Отряд был заинтересован, чтобы я вошел в доверие к немцам. Я работал на отряд, понимаете, на отряд!

— Успокойтесь, — улыбнулся Брунов. — Никто вам зла не желает, мы только и хотим найти истину. Кто знал о вашей связи с отрядом?

— Командир Григорий Маковский, связная Люба Павленко, Савелий Корташов…

— Они могут подтвердить?

— Они погибли.

— Кто еще знал о вашей связи?

— Это держалось в тайне, иначе отряд не смог бы уцелеть. Но вся деревня догадывалась, спросите у любого!

— Они это могут подтвердить? Официально, конечно.

— Не знаю… Точных сведений никто не имел. Знали только мой отец и сестра Ксения Корташова.

Брунов сочувственно поглядел на Тимофея, закурил и, устало разгладив морщины на лбу, проговорил:

— Вы ведь понимаете, что в таком деле близкие родственники свидетелями быть не могут. Нужно подтверждение человека, который бы знал о вашей связи с отрядом тогда, в сорок первом, а не сейчас, услышав из третьих уст после войны. Есть у вас такой свидетель?

— Да неужели вы всерьез верите в этот абсурд? — удивился Тимофей. — Но это же… это черт знает что!

— Это не абсурд — факты, и вы их сами подтвердили.

— Факты, да! Но есть и другие факты.

— Никем не подтвержденные.

— Но почему вы из них делаете такие выводы? Эти факты еще ни о чем не говорят!

— Ну, это вы напрасно, Лапицкий, факты всегда о чем-то говорят. — Он помолчал. — Откровенно, мне не хочется верить в ваше сотрудничество с фашистами, но я не имею права поддаваться эмоциям, я должен верить фактам. А они против вас. Нам известна ваша довоенная деятельность: участие в раскулачивании, в организации колхоза… Однако при таком положении вещей ни один доброжелатель не сможет вас оправдать. Объяснить это стечением обстоятельств невозможно — слишком невероятно. Можно поверить, что в самый последний момент вы спохватились и дали команду детям разбегаться. Спохватились, — повторил Брунов, — но поздно. Мы даем вам возможность оправдаться, но ни одного подтверждения вашим словам нет: все люди, которые могли бы вас оправдать, погибли, а те, кто обвиняет, живы. Согласитесь, несколько странно.