Метелица - [69]

Словно прочитав мысли Антипа Никаноровича, Захар сказал задумчиво:

— Жалко Савелия. Такому человеку жить да жить. Где погиб?

Захар не врал, он действительно уважал Савелия и до войны был с ним в более близких отношениях, нежели с Тимофеем.

— Под Варшавой.

— Под Варшавой? — переспросил он, вздергивая брови. — Рядом воевали, значит. И я Варшаву брал. Жарко было, это так, царапнуло меня там… Ну а тут, в Метелице, как ему удалось от полицаев открутиться? Меня тоже чуть было не сцапали.

Этот вопрос удивил Антипа Никаноровича.

— Удалось… А ты почем знаешь?

— Наведывался в сорок втором, по осени, — отозвался Захар и, помолчав, добавил, как о деле общеизвестном: — Партизанил же тут… А деревню когда спалили? До самого прихода наших стояла, насколько я знаю.

— В самый последний день, когда бегли. Мы в лесу отсиживались. Вертаемся — и как обухом по темени, — зола…

— Много метелицких погибло?

— Легче ответить, хто выжил. Что ни двор — то сироты. Покосили мужиков.

Захар помолчал и перевел разговор на хозяйские темы, начал расспрашивать о послевоенной жизни, о новом председателе Якове: как он, даст коня привезти лес на хату и кто из мужиков сможет помочь в строительстве? Он уверенно заявил, что к зиме вселится в новую хату, в чем Антип Никанорович усомнился. Хату строить — дело серьезное, за три-четыре месяца еще никому не удавалось.

— Пока не отстроюсь, в колхоз не пойду, — сказал Захар. — Не квартировать же мне у вас до весны.

— Все одно не управишься, — покачал головой Антип Никанорович. — А у нас места хватит.

— Мужиков соберу, быстро сладим.

— Накладно будет.

— Ничего, — усмехнулся самодовольно Захар. — В обиде не останутся.

— Ну, дай бог. Отдохни, коли уморился, я тут по хозяйству, — закончил Антип Никанорович и незаметно покосился на чемоданы. Не ошибся, значит. Этот мужик взял свое с привеском, раз хату собрался поставить за одно лето.

Он вышел из горницы и, не дожидаясь баб, принялся готовить небогатую домашнюю закуску.

* * *

К вечеру хата Антипа Никаноровича наполнилась гостями. Захара пришли проведать фронтовики, вернувшиеся раньше его, и довоенные друзья. Каждый приносил с собой что-либо из закуски. В последние годы в Метелице повелось ходить в гости со своими харчами. К этому привыкли и не считали зазорным брать от гостей еду. Когда у людей каждая бульбина, каждый кусок хлеба стал на учете, и понятия приличия, гостеприимства, хлебосольства изменились. Уже считалось неприличным идти в гости с пустыми руками, потому что лишний рот за столом всем был в тягость.

Фронтовики, собравшись вместе и пропустив по чарке-другой, как обычно, заводили одни и те же разговоры о войне, о боях, о штурме того или другого города и, как обычно, внушали друг другу и всем окружающим, сколько им пришлось всего хлебнуть, сколько раз брала их за глотку косая и отпускала в самый последний момент, что если они и остались в живых, то благодаря случаю. Так оно и было. Каждый из них мог не вернуться, как не вернулся Савелий, как не вернулись две трети метелицких мужиков, каждый из них был исполосован ранами и четыре года ходил в обнимку со смертью. Тыловики поддакивали, сочувствовали и соглашались во всем, считая свои горести и страдания ничтожными в сравнении с тем, что выпало на долю фронтовиков.

Только захмелевший Лазарь, всегда и со всеми согласный, вдруг вздумал перечить бывшим солдатам.

— А мы што, думаете, так себе, а? Да мы тут хлебнули болей вашего! — перекрывал Лазарь своим бабьим голосом мужской гул за столом. — Вас хоть кормили, а мы шолупайки грызли, а? Батька мой серед дороги… без могилки… Людей живком в землю закапывали… и полицаи скрозь… Добре вам с винтовками да автоматами, а нам? Хлопят — к стенке… и девок насильничали, а мы, не приведи господь, знай кланяйся!

— Хватит тебе, Лазарь! — отмахивались от него. — Война, чего ж ты хотел?

— Да я што, я ж так, — притихал Лазарь, но тут же опять встревал в разговор: — Думаете, мы так себе, а? Это вам — война, а нам — одно изуверство!

И хотя Лазарь, может быть, впервые в жизни говорил толковое слово, его не слушали и не принимали всерьез. Что возьмешь с недотепы Лазаря? Поговорил, и ладно, грех на него обижаться.

— Да, Лазарь, всем досталось.

— Ты послухай-ка, что Алексей рассказывает.

Захар снисходительно похлопывал Лазаря по плечу. Трубный голос его рокотал спокойно, ровно, но так, что вздрагивала лампа-восьмилинейка, подвешенная за крюк в потолке над столом. Довоенный дружок и гуляка Алексей Васильков глядел прямо в рот Захару и, как влюбленная девка, льнул к его округлому плечу. «А помнишь, Захар? — заплетал Алексей языком. — А помнишь, кореш ты мой дорогой?» Но так и не договаривал, что «помнишь». Захар был центром внимания за столом, вокруг него велись все разговоры. Он это видел и принимал как должное. При каждом движении медали его позванивали, как бы подстегивая мужиков к новым похвалам фронтовику, и казалось, что делает он это умышленно.

Антип Никанорович старался быть радушным, приветливым хозяином, но помимо воли серчал и все настойчивей скрипел табуреткой. Назойливое позванивание медалей начинало его раздражать. Он заметил, что Захар избегает разговоров с Тимофеем, словно того и нет за столом. Тимофей же молчал, как непрошеный гость в чужой компании, и это не нравилось Антипу Никаноровичу.