Метель [альтернативный вариант] - [5]

МАША (опускается на стул). Нет, нет, продолжайте.

БУРМИН. Вы бледны или мне кажется? Лицо все горит.

МАША. Кажется вам… Продолжайте.

БУРМИН. Ладно. В общем, церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней, по паперти ходил человек. Он позвал нас. Я велел ямщику подъехать, молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в темном углу. Другая терла ей виски. То ли от мороза, то ли еще от чего я едва соображал, что делаю. Меня о чем-то спрашивали — я отвечал. Потом нас венчали. Быстро так, бесцеремонно, словно это делал не поп, а палач. (Молчит.) Потом предложили поцеловаться. Девушка увидела мое лицо и истошно закричала. Только тогда я понял, что меня приняли за кого-то другого. Свидетели стояли как ошпаренные. Жена моя лежала на полу без памяти. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и приказал ехать. Вот в общем-то и все.

МАША (шепчет). Господи боже… Вы… Вы… Это…

БУРМИН. Я не слышу… Лицо как ватное. Говорите громче.

МАША (подходит, садится рядом). Разве вы не пытались найти её? Как-то отыскать?

БУРМИН. Отчего же. Все три года я только это и делал. Мне хотелось упасть перед ней на колени и просить простить меня. Простить мою чудовищную ветреность. Просить остаться мне женою, несмотря на нелепое венчание. (Молчит.) Я даже нарисовал её портрет у себя в голове. И знаете, кто был на этом портрете — вы, Марья Гавриловна! Яне брежу, не шучу! Вы! Та, которой вы были раньше… Чувственная, ранимая, влюбчивая, нежная, мягкая, теплая. Знаете, чего бы мне сейчас хотелось больше всего на свете? Это что бы вы сказали вдруг: «Это я жена ваша! Это меня ты искал, милый!» Только не бывать этому. Жизнь — не сказка. Что с вами, Марья Гавриловна? Вы плачете?

МАША. Нет, я не плачу.

БУРМИН. Вы плачете. Только что ваша слеза упала мне на руку. Я почти ничего не вижу — одни белые пятна перед глазами, но я почувствовал, как что-то мокрое и теплое лизнуло мне ладонь. Не плачьте, Марья Гавриловна. Не плачьте.

МАША. Я не плачу… не плачу я. Да где же этот доктор?!

БУРМИН. Странно… Мне совсем не больно. Только внутри все холодеет. Сперва жгло, а теперь холодеет. К чему бы это, Марья Гавриловна? Вы не знаете? Нет?

Маша сидит молча, неподвижно, точно статуя.

БУРМИН. Говорите громче. Я плохо слышу. (Молчит.) А знаете, а было бы хорошо, если б вы все-таки той девушкой. Вы, наверное, простили б меня. Простили б? Да, да, я знал. Вы хорошая, добрая. Вы бы не смогли не простить. У нас бы с вами была долгая счастливая жизнь. (Молчит.) Дети были бы… А как же без них. Мы бы купили им маленького пони. Они бы за ним ухаживали и спорили чья очередь скакать. А мы бы наблюдали за ними и радовались… радовались… радовались… (Долго молчит.) Я бы любил вас, Марья Гавриловна. Больше, чем кто-либо когда-либо любил вас. Я бы называл вас своей случайной женой — в шутку, чтобы воспоминания стали казаться сказкой. А вы бы называли меня своим случайным мужем. Тоже в шутку… Чтобы воспоминания стали казаться сказкой. И вы бы стали такой же как и раньше — теплой и мягкой, как ваши руки — новорожденные котята. (Голос слабеет.) И наши сны перестали бы быть реальными, холодными и тревожными. А по утрам меня будил бы ваш голос… Такой родной, близкий. А вас мой… Но мы бы не вставали сразу, потому что холодно вылазить из под одеяла утром. Мы бы еще немного дурачились, целовались, пугали друг друга ледяными ногами. (Слеза наливается у него в глазу и медленно как букашка ползет по щеке.) Это бред! Это все бред! Я брежу… (Молчит.) Но и пускай. Я хочу бредить, Марья Гавриловна. Можно я буду бредить?

Маша не отвечает.

А еще мы бы с вами уехали на юг. Подальше от этих метелей. Мы бы боялись, что они разлучат нас еще раз. Навсегда. И был бы у нас маленький домик… И детки… И пони… И нормальные сны… И своя особая тайна… И вечная любовь… Перед ним… перед Богом… А судьбы была бы нам доброй подругой. Мы бы писали ей письма — благодарили. Но никогда бы не звали в гости. Пускай ходит к другим. А мы бы сами придумывали свою жизнь. Мы бы смогли. Смогли. (Молчит.) Боже, почему это не вы? Почему не вы? Почему…

Замолкает. Его рука спадает с дивана, глухо ударяясь об пол. Затуманенные глаза остаются открытыми. Со щеки подает та самая, похожая на букашку слеза. Она расправляет крылья, легко парит в воздухе, садится Маше на уголок губ, сливается с точно такой же бриллиантовой каплей и исчезает.

Часы начинают бить полночь, но вдруг останавливаются.

Маша опустошенным взглядом смотрит на бездыханное тело. Потом поднимает голову к потолку и громко кричит, словно пытаясь докричаться до отлетающей души: «Это я!!! Это я!!! Это я жена ваша!!!»

Но никто её не слышит.

Только метель, напуганная этим страшным криком, робко стихает.

Воцаряется тишина.

И лишь где-то далеко-далеко в доме кто-то поет колыбельную.

КОНЕЦ