Метамодерн в музыке и вокруг нее - [26]
Теоретики метамодерна говорят об «осцилляции» (колебании) как об основном его свойстве: высказывание метамодерна колеблется между прямотой и ироничностью – отсюда метафора маятника.
Посмотрим, как она происходит.
Что означает «прямое высказывание» в контексте метамодерна? Возвращение энергии прямого высказывания модерна, но на новом уровне. Модерн заключает в себе фигуру «бурения», взрывания поверхности, вертикали; эта вертикаль создается некой сверхидеей, которой подчинена его форма. Постмодерн – наоборот, утверждает фигуру «плоскости», горизонтального сглаживания тотальной иронией, и утверждения отсутствия возможности универсальной сверхидеи. Метамодерн, продолжая осознавать отсутствие этой сверхидеи, начинает снова «серьезно играть» в нее.
Постоянное скольжение по Интернет-пространству провоцирует особую гибкость и нелинейность мышления: оно становится способным вбирать в себя противоположные идеи, не теряя при этом целостности. Мы осознаем свое реагирование на тот или иной тип высказывания или код, но это осознание не мешает и нашему прямому проживанию этого кода. Эти вещи происходят одновременно, параллельно, а не осциллируя от одного к другому. Слово «колебание» в этом смысле не совсем точно: в метамодерне прямое высказывание и ирония не сменяют друг друга, а сосуществуют в единстве – а если и сменяют, то с частотой, невидимой для человеческого «глаза», с частотой, воспринимаемой как неподвижность.
Ю. Рыдкин пишет: «Для рефлексивной реализации этой интенции metamodernism в качестве магистрального мема предложил колебания маятника, притом эти воображаемые осцилляции могут проходить и со сколь угодно большой амплитудой, и в гиперскоростном режиме, то есть так быстро, что разновременные точки раскачивающегося стержня сливаются воедино, как у включённого пропеллера, образовывая эдакий гипнотический мираж, марево, которое впору интерпретировать как ауратизацию субъекта на обломках постмодерна»[145]. Осцилляция происходит, но она столь быстра, что маятник превращается в марево, ауру, пятно.
…Так была ли осцилляция? Не так уж и важно, воспринимать прямое и непрямое как два полюса притяжения, между которыми аффект осциллирует, или как единое целое, сцепляющее оппозиционнную пару. Осцилляция – все равно точный термин, потому что он относит к – пускай и статичному – волнению, которое неизбежно сопровождает восприятие метамодернистского искусства.
Осцилляция метамодернистского аффекта задолго до его появления была описана Бартом как дрейф: «Удовольствие оттекста – это не обязательно нечто победоносное, героическое, мускулистое. ‹…› Удовольствие вполне может принять форму обыкновенного дрейфа. Дрейфовать я начинаю всякий раз, когда перестаю оглядываться на целое, прекращаю двигаться (хотя и кажется, будто меня носит по воле языковых иллюзий, соблазнов и опасностей), начинаю покачиваться на волне, словно пробка, насаженная на упрямое острие наслаждения, которое как раз и связывает меня с текстом (с миром)»[146].
Аффект метамодерна – это дрейф медленного раскрывание постмодернистских кавычек: оно происходит не только потому, что нам больше не нужно никого цитировать. Признание в любви уже не нужно обрамлять кавычками, чтобы добавить ему отстранения: реципиент метамодернизма изначально отстранен и одновременно готов к погружению в аффект, его восприятие изначально амбивалентно, и в самом простом и прямом тексте он видит осциллирующие, а точнее – одновременно существующие противоположные смыслы, сходящиеся в одной сверкающей пульсирующей точке – точке аффекта.
Новая меланхолия и новая эйфория
Меланхолия являет собой парадокс стремления скорбеть, которое предшествует и предвосхищает потерю объекта.
Дж. Агамбен[147]
Раскрывая коробку статики (медленный анбоксинг), разворачивая упаковочную бумагу атрофированности, находим сам метамодернистский аффект: меланхолию и эйфорию, сливающиеся в единое осциллирующее целое. Начнем с первой из них.
Как излечить меланхолию?
Хильдегарда Бингенская пишет: «сок мальвы растворяет меланхолию, сок шалфея высушивает ее, оливковое масло утоляет усталость больной головы, а уксус извлекает болезненный шип меланхолии». Есть и другие лекарства – птичье мясо, легкое лебедя.
А Константин Африканский рекомендует тимьян, шафран, черную и белую чемерицу в равных количествах, разведенные в горячей воде. Вскипятить, уварить на треть, процедить, вылить в котелок, добавить непрозрачный сахар, вино с пряностями, всего семь фунтов. Варить, снять пену, пить по пять унций с небольшим количеством миндального масла.
Ибо сок мальвы растворяет меланхолию, сок шалфея высушивает ее, оливковое масло утоляет усталость больной головы, а уксус извлекает болезненный шип меланхолии.
Но избегайте мандрагоры – это запретный плод, опасный для познания, носительница смерти и экстаза.
Константин Африканский прописывает влажные и теплые блюда – свежую рыбу, зрелые фрукты, ягнятину, цыплят, мясо различных животных женского пола.
Меланхолия связана с черной желчью, а потому требует одновременно и возбуждающих, и успокоительных средств. Поэтому рекомендуют опиум. Белладонну, дурман, белену.
Группа «Митьки» — важная и до сих пор недостаточно изученная страница из бурной истории русского нонконформистского искусства 1980-х. В своих сатирических стихах и прозе, поп-музыке, кино и перформансе «Митьки» сформировали политически поливалентное диссидентское искусство, близкое к европейскому авангарду и американской контркультуре. Без митьковского опыта не было бы современного российского протестного акционизма — вплоть до акций Петра Павленского и «Pussy Riot». Автор книги опирается не только на литературу, публицистику и искусствоведческие работы, но и на собственные обширные интервью с «митьками» (Дмитрий Шагин, Владимир Шинкарёв, Ольга и Александр Флоренские, Виктор Тихомиров и другие), затрагивающие проблемы государственного авторитаризма, милитаризма и социальных ограничений с брежневских времен до наших дней. Александр Михаилович — почетный профессор компаративистики и русистики в Университете Хофстра и приглашенный профессор литературы в Беннингтонском колледже. Publisher’s edition of The Mitki and the Art of Post Modern Protest in Russia by Alexandar Mihailovic is published by arrangement with the University of Wisconsin Press.
Первая книга художницы Натальи Александровны Касаткиной (1932–2012), которая находилась – благодаря семье, в которой родилась, обаянию личности, профессионализму – всегда в «нужном месте», в творческом котле. (Круг её общения – Анатолий Зверев, Игорь Шелковский, Владимир Слепян, Юрий Злотников, Эдуард Штейнберг, Леонид Енгибаров, Ирина Ватагина…) Так в 1956 г. она оказалась на встрече с Давидом Бурлюком в гостинице «Москва» (вместе с И. Шелковским и В. Слепяном). После участия в 1957 г. в молодёжной выставке попала на первую полосу культового французского еженедельника Les Lettres Francaises – её работа была среди тех, которые понравились Луи Арагону.
«Пятого марта в Академии художеств открылась вторая выставка «Общества выставок художественных произведений». С грустными размышлениями поднимался я по гранитным ступеням нашего храма «свободных искусств». Когда-то, вспомнилось мне, здесь, в этих стенах, соединялись все художественные русские силы; здесь, наряду с произведениями маститых профессоров, стояли первые опыты теперешней русской школы: гг. Ге, Крамского, Маковских, Якоби, Шишкина… Здесь можно было шаг за шагом проследить всю летопись нашего искусства, а теперь! Раздвоение, вражда!..».
Книга известного арт-критика и куратора Виктора Мизиано представляет собой первую на русском языке попытку теоретического описания кураторской практики. Появление последней в конце 1960-х – начале 1970-х годов автор связывает с переходом от индустриального к постиндустриальному (нематериальному) производству. Деятельность куратора рассматривается в книге в контексте системы искусства, а также через отношение глобальных и локальных художественных процессов. Автор исследует внутреннюю природу кураторства, присущие ему язык и этику.
Книга И. Аронова посвящена до сих пор малоизученному раннему периоду жизни творчества Василия Кандинского (1866–1944). В течение этого периода, верхней границей которого является 1907 г., художник, переработав многие явления русской и западноевропейской культур, сформировал собственный мифотворческий символизм. Жажда духовного привела его к великому перевороту в искусстве – созданию абстрактной живописи. Опираясь на многие архивные материалы, частью еще не опубликованные, и на комплексное изучение историко-культурных и социальных реалий того времени, автор ставит своей целью приблизиться, насколько возможно избегая субъективного или тенденциозного толкования, к пониманию скрытых смыслов образов мастера.Игорь Аронов, окончивший Петербургскую Академию художеств и защитивший докторскую диссертацию в Еврейском университете в Иерусалиме, преподает в Академии искусств Бецалель в Иерусалиме и в Тель-Авивском университете.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.