Метагалактика 1993 № 3 - [45]

Мое тело отделилось от шкафа лишь после того, как замерло эхо вопля в самых дальних уголках дома и тут последовало то, что — я уверен — и стало главной причиной моей преждевременной седины. Только по нарушившему тишину скрипу я догадался, что дверь моих покоев, та, на которую я смотрел с таким ужасом, теперь медленно раскрывалась…

На пороге комнаты, тщетно пытаясь ухватиться за воздух, шатаясь, стояла мисс Дортон. Ее изорванная, густо пропитанная кровью одежда почти до половины обнажала тело, представшее передо мной в виде немыслимой сплошной раны. Это уже не были те глубокие шрамы, о которых говорил мне старик Хьюз, а чудовищные зияющие дыры, из которых мясо было вырвано, словно гигантскими орлиными когтями. Когда мисс Дортон наконец судорожно вцепилась в ручку двери, я позабыв свое имя, увидел, что от ее прекрасного лица теперь оставался только один левый глаз, да и тот наполовину скрытый слипшимися от крови прядями длинных распущенных волос.

— Чудовище..! — пролепетала моя гостья и тут из ее груди вырвался лишь ужасающий хрип.

Вдруг ее иссеченная ужасными багровыми рубцами рука, на какое-то мгновение зависнув в направлении спальни, бессильно опустилась на ручку двери, тут же захлопнувшейся под тяжестью повисшего на ней тела. Уничтоженный и раздавленный я вновь остался в комнате один.

До самого сегодняшнего дня я не могу представить себе того, сколько времени мне довелось пребывать в полуобморочном состоянии, ни тем более то, каким образом я очутился за пределами комнаты под сводами узкого коридора. Вероятно, только ужас, смятение, боль и отвращение, переплетясь между собой, вызвали этот приток зыбкой решительности, толкнувшей меня на самый страшный путь в своей жизни. Продолжая созерцать впереди пошатывающуюся обезображенную фигуру молодой леди, ступавшую словно невесомый призрак, я вопреки воле сделался ее тенью, шарахаясь к стенам при виде стелившихся по полу кровавых потеков, но так и не смея ни на дюйм сократить расстояние. За окнами уже давно бушевал молодой рассвет, но тяжелые, неприступные стены поместья все продолжали упрямо сохранять в помещениях ночную мглу, выбивая в эти ужасные минуты из головы остатки разума. И вот, когда мисс Дортон, находясь на последнем издыхании, переступила порог коварной галереи, я, отвернувшись, замер на самом пороге. Последнее, что нарушило тогда безмолвие уходящей ночи ужасов, был шум удалявшихся шагов, вскоре резко оборвавшийся на фоне пронзительного скрипа. В этот миг приветливый луч солнца, проникший в дьявольские покои, заставил от неожиданности зажмурить глаза, но даже этот ослепляющий свет не мог скрыть от меня надрывавшего нервы конца всей разыгравшейся невообразимой драмы. Проем мрачной галереи был пуст, и я только успел заметить, как плавно и бесшумно захлопнулись створки адского колодца. Все было кончено — мне вдруг стало казаться, что какая-то чудовищная сила накрыла меня исполинским звенящим колоколом.

Вероятно, ноги сами принесли меня в гостиную, где глаза инстинктивно отыскали непочатую бутылку коньяка. То состояние, в которое я погрузился после нескольких хороших глотков, вряд ли поддавалось какому-либо описанию, настолько оно было проникнуто тем, чего я еще никогда не чувствовал. Все, что произошло перед этим ужасным рассветом, вдруг настолько затуманилось и исказилось, что все его острые грани как-то сами собой сошли на нет и перестали существовать. Я мог припомнить только отдельные эпизоды, казавшиеся настолько давними и сомнительными, что в конце концов у меня мелькнула вялая мысль о том, не явилось ли все это кошмарным сном. Одно представление, что мисс Дортон погибла, и погибла на моих глазах самой ужасной смертью, было тупым гвоздем, медленно вбиваемым в мою спину, хотя и оно не шло ни в какое сравнение с разрывавшим на части сознанием вечного одиночества. Схватив бутылку, я стал жадно пить прямо из толстого горлышка, ужасаясь тому, что даже коньяк оказался бессильным перед моим душевным недугом. Мне захотелось дико кричать, но здесь же я понял, что уже перестал существовать на этой земле, и ни единый даже самый громкий и пронзительный звук не сможет преодолеть толстых стен старого дома, ставших для меня холодной гробницей. И тут, совершенно случайно, я и вспомнил о Сюзанне.

От внезапно нахлынувшей надежды, что я все-таки не один, я наконец почувствовал после коньяка нарастающее головокружение, но стоило мне только приблизиться к дверям комнаты служанки, как меня вновь стал бить сильный озноб. Боже, я ведь даже не знал, с чего начать, я не знал вообще, что говорить, как смотреть в глаза несчастной девушке, еще не оправившейся от вчерашнего жуткого потрясения. Какую бы я искренность не проявил, ни единое мое слово не могло стать даже частицей оправдания — казалось, на земле уже не существовало ничего, что могло бы сорвать с меня маску кровавого злодея.

Мрачно томясь у двери комнаты Сюзанны, переступить порог которой оказалось так непросто, я впервые с позиции реальной жизни и здравого разума взглянул на то, что ждало меня впереди. Разумеется, исход в моем положении был только один и я уже отчетливо видел маячившую на горизонте зловещую виселицу, но даже этот столь страшный мираж вдруг стал восприниматься мной с некоторым облегчением и даже с безразличием, порой даже вторгаясь в область давно желаемого. И тогда, и сегодня я готов был сколько угодно раз повторить, что единственным шансом спасти свою несчастную душу была мучительная смерть на эшафоте, смерть, принятая от людей и не имевшая ничего общего с вечной мукой под зловещей паутиной потустороннего мира.