Метафизические заметки - [10]

VIIIa

Попытки обнаружить присутствие высшего разумного начала в мироустройстве неизбежно сталкиваются с проблемой существования зла.

Объяснение, предложенное античной философией и состоящее в том, что в целом мир прекрасен и совершенен (это космос, дивно украшенный и упорядоченный, сотворенный благим Демиургом), а потому отдельные недостатки (то, что мы считаем злом) не имеют значения, — обычному человеку, не исполненному стоической или неоплатонической мудрости, принять трудно. Всемогущество Бога, который заботится лишь о целом и не заботится о «мелочах» (к которым относятся, видимо, и отдельные человеческие судьбы), по меньшей мере вызывает сомнения. Вместе с тем создается впечатление, что Бог не то чтобы не заботится о судьбах людей, а даже напротив — помещает в наиболее невыносимые жизненные условия тех, кто, по людским меркам, должен быть особенно ему угоден. Возможно, то, что обстоятельства зачастую вынуждают таких «божьих избранников» сравнительно рано покинуть этот мир, является благом (подобно тому как студент-отличник получает зачет до наступления сессии или же заключенный освобождается из тюрьмы досрочно за хорошее поведение). Тогда нам стоит существенно пересмотреть свои представления о добре и зле, да и о видимом мире в целом. Последний следует рассматривать, скажем, не как отдельную обитель в Граде Божьем, а лишь как чистилище, «прихожую» рая или ада (или чего-то еще). Соответственно, наша задача не расположиться там с комфортом, а привести себя в порядок и, не задерживаясь слишком, проследовать в главные помещения.

С другой стороны, зло обычно предстает как аномалия, случайное нарушение мирового порядка. Но что есть случайность? Возможно, слова Эйнштейна о  том, что Бог не играет в кости (сказанные в отношении квантовой механики), верны в том смысле, что случайности все же не случайны. Человеческая история полна невероятных совпадений — иногда благоприятных, иногда роковых, иногда даже комичных. Карл Юнг упоминает забавный случай (описанный ранее другим автором) трижды состоявшейся встречи неких господ Дешана и де Фонжибу, непременным атрибутом которой был пудинг с изюмом. (Первый раз де Фонжибу угостил Дешана, тогда еще ребенка, кусочком пудинга. Второй раз, спустя много лет и уже в другом городе, Дешан, посещая местный ресторан, заказал себе на десерт пудинг. Оказалось, что последний кусок заказан господином де Фонжибу. Наконец, в третий раз, еще через много лет, Дешана пригласили в гости отведать пудинга. Во время застолья он в шутку упомянул о де Фонжибу, и тот действительно не замедлил явиться. Как выяснилось, он просто ошибся адресом.) Другая история (не помню ее источник) связана с двумя кораблекрушениями, произошедшими в одном и том же районе с интервалом более чем в сто лет, но, кажется, в один и тот же день. И в том, и в другом случае выжил только один член экипажа, носивший одинаковое имя и ту же фамилию. (Привожу примеры, которые мне вспомнились; возможно, они не являются самыми яркими и впечатляющими.) Юнг объясняет подобные случаи «синхроничностью» событий, т. е. их не причинной, но смысловой взаимосвязью. Это можно интерпретировать так, что события не обусловливают друг на друга, а согласуются во времени и пространстве под влиянием высшей разумной силы, связывающей их посредством смысла (т. е. фактически действует тот же принцип предустановленной гармонии, что и в философии Лейбница). Рассматривать ли принцип синхроничности как всеобщий (тогда мы превращаемся в марионеток в руках кукловода) или как частный (действие которого подобно античному «богу из машины», вмешивающемуся в сценическое действие лишь эпизодически), в любом случае мировые процессы приобретают оттенок театральности, а мы оказываемся действующими лицами в пьесе, сюжет которой выстроен по неизвестным нам законам, однако в целом довольно разумно, и даже со своеобразным юмором.

Элементы постановочности, срежессированности, которые иногда присутствуют в течении событий (не говоря уже о разного рода «чудесах», нарушающих привычный порядок вещей, сама многочисленность свидетельств о которых должна указывать на то, что некоторая часть их заслуживает доверия), дают основание предполагать, что видимое зло — лишь составляющая интриги разыгрываемой пьесы, а не что-то реальное. Гибнут и рассеиваются иллюзии, конструкции мира феноменов, тогда как подлинные сущности неуязвимы для сил разрушения и не могут потерпеть от них прямого вреда.

Кроме того, само понятие зла находится в противоречии с представлением о единстве бытия. В самом деле, бытие определяется как множество, в которое включаются обладающие способностью к взаимодействию между собой элементы (если элемент такой способностью не обладает, то он не может иметь каких-либо проявлений и потому принадлежит небытию), взаимодействие же предполагает момент единства; следовательно, несмотря на кажущуюся разнородность элементов, все они — одинаковой природы (тем самым также отрицается бытие нематериальных сущностей). Последнее исключает возможность их антагонистической несовместимости, в противном случае сущность явлений была бы внутренне противоречива и все изменения в мире феноменов в конечном итоге не имели бы под собой никакой субстратной основы, что равносильно существованию теней без отбрасывающих их объектов. Таким образом, зло, рассматриваемое как непреодолимая преграда, пресекающая естественный путь развития отдельных форм бытия (важно отметить, что трактуемое так зло не ограничено сферой человеческого существования, а представляет собой явление космического масштаба), не может порождаться миром сущностей. Его место — исключительно в мире феноменов. Можно сказать, что это пустое понятие, не отражающее подлинную реальность. Тем не менее в мире явлений, объектам которого мы приписываем реальное существование, игнорируя их очевидную эфемерность, понятие зла вполне применимо (иллюзия здесь накладывается на иллюзию, что парадоксальным образом создает ощущение некоторого правдоподобия; так, ни в одном из клубов верховой езды вам не удастся прокатиться на единороге, но во сне такой случай может представиться).