Месяц смертника - [7]
Буду ли я белый, серый, коричневый, чёрный или розовый и цветущий — всё равно. Внешняя форма контейнера большого значения не имеет.
Распыление…
Машина ещё раз повернула направо.
Снова забор. Белый, плотно пригнанный в сплошную, идеально ровную плоскость, кирпич.
Похож на прежний. Возможно, это он есть, только мы объезжаем огороженную территорию с другой стороны.
Потемнело — и слева, отсекая пространство поросших кустами пустырей, тисками дорогу в узкий просвет, потянулся забор из того же белого кирпича.
Стоп. Тупик. Глухой тупик.
Заборы сомкнулись. Стена с трёх сторон.
Машина остановилась, едва не ткнувшись бампером в наискось, по диагонали зачернённою тенью кирпичную кладку.
Водитель заглушил двигатель.
Щёлкнув тумблером, выключил кондиционер.
Прыгнула вверх кнопка замка на двери.
— Welcome, — сказал Ли и широким жестом гостеприимного хозяина показал на дверь справа от машины.
Я сразу и не заметил её.
Стальная, массивная дверь, выкрашенная светло-серой краской, полностью сливалась со стеной. В одну линию.
Ни единого выступа. Нет дверной ручки. Нет ни замка, ни замочной скважины. Нет дверного глазка. Нет ничего.
Только ровная стальная поверхность.
Мы остановились точно у неё.
Видимо, водитель очень хорошо знал, где и как надо останавливаться.
Ли вышел из машины (еле сумев выбраться — настолько узок был этот проулок).
Подошёл к двери.
Вынул из чехла на поясе мобильный телефон и набрал номер.
Потом, ни сказав ни слова, отключил его и снова убрал в чехол.
Через полминуты дверь бесшумно открылась (створка двери ушла внутрь, скрывшись в темноте).
Ли махнул мне, приглашаю войти.
«Точный расчёт», — подумал я.
Ни единого лишнего мгновения на улице.
Из машины — сразу внутрь.
Наверное, на секунду я всё-таки замешкался. Потому что мне показалось, что кто-то наблюдает за мной.
Я готов был поклясться, что где-то там, в стене и на ней, спрятана телекамера.
Но, честное слово, её совсем, совсем не было видно.
Только чувствовалось…
— Игорь, сходил бы ты, поискал отца…
Поздний вечер. Сумерки. Жаркий июльский вечер скоро сменит прохладная ночь. Воздух остывает. Слабеет жар от асфальта, пыльный воздух наполняется влажной прохладой.
Где-то там, вдали, на востоке Москвы собирается гроза. За крышами домов, на рваной кромке синих облаков — короткие вспышки, белые линии, сполохи, отражения дальних молний.
— Поздно уже… — говорит мать.
И зябко кутается в старую, вязаную кофту.
Я знаю — ей не холодно. Страшно.
Она боится за отца.
Я — маленький.
Мне всего только десять лет. Или… Нет, десять. Точно помню, десять. Не больше.
Наверное, не слишком-то это хорошо придумано: посылать ребёнка, такого маленького ребёнка на поиски пропавшего (и, должно быть, изрядно уже набравшегося) отца.
Конечно, она пошла бы сама… Пошла бы, если бы не боялась так этих проклятых, чёртовых, чёрных улиц. Хриплых, грубых голосов, вечного мата, хамства, грязи… грязи!
Грязь, кругом грязь. Внутри, снаружи.
Я плюю на ладони, растираю слюну.
Вытираю ладони о футболку.
— Зачем это? — спрашивает мать.
Она пытается улыбнуться. Ей не по себе. Она дрожит.
«Господи, ну что с ним опять случилось? Неужели прозевала? Неужели зарплата сегодня?»
Я не прощу её. Никогда её не прощу. За то, что родила. За то, что родила здесь. За страх. За ежедневную боль.
За её и свою трусость.
Не прощу!
— Руки мою, — отвечаю я.
И протягиваю ей ладони.
— К ужину. Руки мою. Правда, чистые?
Она подходит ко мне. Наклоняется.
Не прощу — за бедность. За насмешки и издевательства одноклассников. За заплатанные штаны. Ботинки не по размеру. Дермантиновый ранец.
За больные зубы. Слабый кишечник. Вялые мышцы. Плоскостопие.
За сгнивший мозг.
За её доброту, за её проклятое сострадание!
Мой тело — генетическая помойка, зловонная клоака. Я унаследовал всё самое худшее от своих предков. Все их болезни, все их слабости, все их телесные и умственные изъяны.
Все их грехи.
Господь дал им возможность съесть виноград. Я — оскомина.
Омега. Конец.
После меня не будет никого.
Мне десять лет.
— Прости, Игорёк…
Мама плачет. Она сжалась, сгорбилась. Ладонями закрыла лицо. Плечи её дрожат.
Она сидит на табуретке у кухонного окна. Она сидит, поджав ноги. И плачет.
На мгновение мне становится её жалко.
— Мама…
Она вытирает слёзы — пальцами. Не вытирает, скорее — просто размазывает их по щекам.
Нелепая, глупая, бедная мама.
Она всхлипывает.
— Зарплата сегодня… Я и забыла. Прости, Игорёк, раньше надо было отца искать. Он ведь хороший человек, добрый. Мягкий только, любой гад его уговорит…
Она взмахивает рукой, словно обороняясь от невидимого этого гада.
— Как деньги появятся… А ведь о семье не думает. Не до того ему.
Мне трудно понять смысл её слов. Я не могу понять, почему хорошему отцу наплевать на меня.
Жалость сменяется страхом. Я не могу больше оставаться в этой тёмной квартире. Я не могу больше вынести этот подступающий ночной мрак.
Я не могу, не могу больше слышать этот плач, эти причитания, эти лживые слова об отцовской любви, эти глупые, никому не нужные оправдания!
Да за что мне это?
Почему я должен это терпеть?
И почему эта хлюпающая, жалкая, безвольная, отчаянно цепляющаяся за призрачное семейное счастье, и при этом так глупо гордящася своей нелепой и ненужной мне материнской любовью женщина — это и есть та самая женщина, что родила меня.
В этом селении есть обычай: чтобы стать полувзрослым, надо сходить в лес поохотиться на Буку.
«Проклятая планета! Дикий мир: ни пройти, ни проехать. Только вертолётами, а по равнинам — глиссерами на воздушной подушке. Вертолёты, правда, дикари научились сбивать. И глиссеры уничтожать научились… Плохие у них привычки, у этих животных. Дрессирует их кто-то, что ли?».
Талантливое произведение современного автора в детективном жанре. «Этот чёртов доктор! Что он сделал с этими пациентами? Что за программу он в них вложил? Вы не контролируете его, полковник. Нет! Он водит вас за нос, он дурачит вас, а с вами — и всё Управление. Вы дали ему необходимые ресурсы, финансирование, вы позволили отбирать больных, вы предоставили специалистов по боевой подготовке! …Что они натворят? И где их теперь искать?».
В 1980 году на верфи «Мейер» в немецком городе Папенбурге был построен паром, который через четырнадцать лет вошел в историю под именем «балтийский Титаник».В ночь с 27 на 28 сентября 1994 года паром «Эстония» затонул в штормовом Балтийском море на полпути между Таллином и Стокгольмом. Это, пожалуй, единственное, что известно нам достоверно об одной из величайших трагедий бурных 90-х годов двадцатого столетия.Предлагаемый вниманию читателей роман — одно из немногих художественных произведений (а может быть, пока и единственное в своем роде), рассказывающих о неизвестных доселе событиях, предшествовавших этой катастрофе.
Остросюжетный бизнес-роман о крупном холдинге казино и игровых автоматов, действующем в России накануне запрета игр на основной территории страны.
Представленные в сборнике произведения, при всей кажущейся их разноплановости, объединены одним: все герои находятся в добровольной или вынужденной изоляции от общества. Но они отделены не только от мира, но и разделены в душе своей — и старый алкоголик Михалыч, и обитатель районного городского кладбища вампир-неудачник Семен Петрович, и некрофил-романтик, и загнанный безжалостными охотничьими облавами в нору наивный философ-заяц…Они живут в мирах, которые поражены одиночеством, словно болезнью. Кто-то пытается найти лекарство от этой болезни.
«Отранто» — второй роман итальянского писателя Роберто Котронео, с которым мы знакомим российского читателя. «Отранто» — книга о снах и о свершении предначертаний. Ее главный герой — свет. Это свет северных и южных краев, светотень Рембрандта и тени от замка и стен средневекового города. Голландская художница приезжает в Отранто, самый восточный город Италии, чтобы принять участие в реставрации грандиозной напольной мозаики кафедрального собора. Постепенно она начинает понимать, что ее появление здесь предопределено таинственной историей, нити которой тянутся из глубины веков, образуя неожиданные и загадочные переплетения. Смысл этих переплетений проясняется только к концу повествования об истине и случайности, о святости и неизбежности.
Давным-давно, в десятом выпускном классе СШ № 3 города Полтавы, сложилось у Маши Старожицкой такое стихотворение: «А если встречи, споры, ссоры, Короче, все предрешено, И мы — случайные актеры Еще неснятого кино, Где на экране наши судьбы, Уже сплетенные в века. Эй, режиссер! Не надо дублей — Я буду без черновика...». Девочка, собравшаяся в родную столицу на факультет журналистики КГУ, действительно переживала, точно ли выбрала профессию. Но тогда показались Машке эти строки как бы чужими: говорить о волнениях момента составления жизненного сценария следовало бы какими-то другими, не «киношными» словами, лексикой небожителей.
Действие в произведении происходит на берегу Черного моря в античном городе Фазиси, куда приезжает путешественник и будущий историк Геродот и где с ним происходят дивные истории. Прежде всего он обнаруживает, что попал в город, где странным образом исчезло время и где бок-о-бок живут люди разных поколений и даже эпох: аргонавт Язон и французский император Наполеон, Сизиф и римский поэт Овидий. В этом мире все, как обычно, кроме того, что отсутствует само время. В городе он знакомится с рукописями местного рассказчика Диомеда, в которых обнаруживает не менее дивные истории.
Эйприл Мэй подрабатывает дизайнером, чтобы оплатить учебу в художественной школе Нью-Йорка. Однажды ночью, возвращаясь домой, она натыкается на огромную странную статую, похожую на робота в самурайских доспехах. Раньше ее здесь не было, и Эйприл решает разместить в сети видеоролик со статуей, которую в шутку назвала Карлом. А уже на следующий день девушка оказывается в центре внимания: миллионы просмотров, лайков и сообщений в социальных сетях. В одночасье Эйприл становится популярной и богатой, теперь ей не надо сводить концы с концами.
Сказки, сказки, в них и радость, и добро, которое побеждает зло, и вера в светлое завтра, которое наступит, если в него очень сильно верить. Добрая сказка, как лучик солнца, освещает нам мир своим неповторимым светом. Откройте окно, впустите его в свой дом.
Сказка была и будет являться добрым уроком для молодцев. Она легко читается, надолго запоминается и хранится в уголках нашей памяти всю жизнь. Вот только уроки эти, какими бы добрыми или горькими они не были, не всегда хорошо усваиваются.