Мертвая женщина играет на скрипке - [150]

— Не знаю, — признался я, — но в прошлый раз помогло. А вы разве не только в кресле появляться можете?

— Сегодня особый день, сегодня многое можно. И не только мне, учти!

— Ничего, у меня пистолет теперь есть. А если Лайсу и уволят — ничего страшного, найдет себе нормальную работу. Что за занятие для красивой девушки — полицейский капитан? В «Макаре» вон директорское место освободилось.

— Здорово ты оглупел… — скривилась бабуля. — Не пей больше. Они на мертвой воде это пойло ставят, сахаром да гвоздикой запах отбивают. У непривычного человека башка дуреет, видится всякое.

— Вроде вас, Архелия Тиуновна?

— Мертвое к мертвому, — непонятно ответила она. — Жаль, что Сумерла, заложное дитя, этого не понимает.

— А что Сумерла? — заинтересовался я.

— Ну, разбудит она балия своего… Легче кому-то станет?

— Не станет?

— Это такое лекарство, что пуще болезни. «Старые хозяева» — балий, рыбак, хшайта… Не надо бы их беспокоить. Боком выйдет. Но кто меня, дохлую, послушает? Ладно, иди, куда собирался. Но помни — не все, что ты видишь, таково, каким кажется.

— Мне ли не знать! — вздохнул я и потянулся разбудить Лайсу.

— Иди, за внучкой я присмотрю.

И я как-то сразу поверил — присмотрит.

Забавненько.

Стоило мне встать, как я понял, что с глинтвейном действительно что-то не то. Я не был пьян ни чуточки. Не качался, прекрасно себя чувствовал, но нарастало ощущение, что я не то во сне, не то в игре. Все вокруг казалось странным, хотя я не мог ткнуть пальцем и сказать: «Вот оно!». Группа на сцене заиграла медленное вступление, празднующие разбились на пары и закружились в танце. Клюся шагнула вперед, схватила микрофон за стойку так, как будто хотела его задушить, и, уставившись, казалось, прямо мне в глаза, запела:

Не думай больше о смерти

Сказал мне однажды

Мой друг-пистолет.

Все мы когда-то дойдем до того конца.

Мир вокруг слегка плыл, как в наркотическом трипе, качался в такт медленной, тягучей, ввинчивавшейся в душу мелодии.

Смерть — это та же любовь,

Но стреляет точнее.

В этом и весь секрет.

И взрывная триада капсюля, пороха и свинца.

Атмосфера ночной площади с фонарями и висящей над ней огромной красноватой луной придавала простым словам удивительную значимость.

Я решительно направился к дому, в недрах которого скрывали от меня Марту. На этот раз меня не остановит никто и ничто, даже если мне придется использовать пистолет по назначению. В голове было так гулко и весело, что не оставалось места для мыслей о последствиях. В коридорах оказалось пусто, темно и безлюдно, и никто не препятствовал мне пройти туда, куда раньше не пускали. Вот только в репетиционном зале никого не было. Разбросанная одежда, сумки, пустые кофры от инструментов, ноты. Отчего-то я совершенно не удивился и не расстроился, меня несла волна решительного возбуждения и поддерживала нелогичная, но железная уверенность, что вот-вот все решится. Не знаю, что именно. Все.

Коридоры вели меня куда-то вглубь здания, они становились темнее и уже, и казалось, что они давно должны были вывести меня на улицу, но не выводили. Меня это совершенно не смущало. В репетиционной я нашел почти полную бутылку коньяка и периодически прихлебывал из горлышка, повышая градус уверенности в своих силах. В какой-то момент понял, что давно бреду в каких-то подземельях, но меня и это не испугало. Меня в таком состоянии ничто не могло испугать. Откуда-то издалека доносилась музыка, и я шел на ее звук, хотя краем сознания понимал, что она, возможно, мне мерещится. И даже когда я понял, что принял за музыку ритмичный звук всхлипывающих от натуги насосов, то не подумал остановиться. Ржавая лестница среди огромных вибрирующих труб вывела в смутно знакомое помещение с кабелями и стальными шкафами. Здесь было очень шумно, и светились разноцветные лампочки.

— Антоха, тебя-то кой черт сюда принес?

— Жену ищу, — сказал я весело. — Не видал? Красивая такая. Со скрипочкой.

— А почему тут?

— Не знаю, — отмахнулся я беззаботно, — почти нашел, представляешь? И снова потерял. Шел-нашел-потерял. Шел-нашел-потерял…

В лицо мне как будто шарахнуло паровозным прожектором, но потом оказалось, что это просто фонарик в руках Петровича.

— Да у тебя зрачки шире глаз! — удивился он. — Чем ты так удолбался?

— Живой водой. Или мертвой. Я так и не понял. Веселый глинтвейн.

— Вот ты и хлебнул той жижи, за которую этот город получил свое название. И как тебе?

— Мне очень странно.

— Еще бы. У них тут мертвые от нее ходят, а ты ее пьешь.

— Куда они ходят? — засмеялся я. — Зачем им ходить, мертвым-то? Им же ничего не нужно. Они померли!

Мне было почему-то смешно от всего.

— А куда скажут, туда и ходят. Должен же кто-то землю копать? Вот им кровь спускают, а мертвую воду вместо нее закачивают. Такое местное вуду.

— Вуду пипл — мэджик пипл! — спел я ни с того ни с сего и сам себе удивился. Но не сильно.

— Типа того. Такое вот бессмертие олд-стайл. А ты еще Элину ругаешь.

— Сиськи у нее классные, — вздохнул я. — Но она сука.

— Никто не идеален. Но представь, что смерти больше нет? Разве это не стоит некоторого риска?

— Как по мне — черта с два. Мне насрать. Отдайте мне жену, и я свалю отсюда к хуям.