Мертвая женщина играет на скрипке - [148]

— В том числе. Это, кстати, в историческом масштабе относительно недавняя установка, вызванная пищевым изобилием. Раньше в голодные годы племя избавлялось от лишних детей без всяких сантиментов — они менее ценны, чем взрослые, которые могут в любой момент нарожать новых.

— Ну офигеть теперь.

— А что такого? Эмоциональные предрассудки меняются. Напиши ты сейчас в публичный поинт, что убил пушистого котеночка, тебя со свету сживут. Но наши прабабки топили их в самом бытовом порядке.

— Черт с ними, с котятами. Но убивать детей, это, знаешь ли…

— Я знаю, но я принадлежу к той же эмоционально-этической культуре, что и ты. Элина — нет.

— А как же три закона робототехники? — проявил эрудицию я.

— Чушь, — отмахнулся он, — не надо путать литературу с программированием.

— И что теперь?

— Я запретил ей эти эксперименты.

— Запретил убивать людей? Надо же, как просто. И она послушается?

— А что ты хочешь? Посадить ее в тюрьму? Эмоционально ты прав, по сути — нет. Во-первых, она никого не убивала. Для нее они просто меняли одну форму существования на другую. Во-вторых, эти твои детишки, между нами говоря, не вполне…

— Так, вот сейчас… — начал закипать я.

— Стоп-стоп! Остынь! Я про формальную сторону вопроса. Я не зря спрашивал тебя про бессмертие, понимаешь?

— В жопу такое бессмертие! — сказал я, припомнив призрак Кати в зеркале.

— Ну и ладно, в жопу так в жопу, — не стал спорить Петрович. — Как будто тебя кто-то уговаривает. Все, эта история закончилась.

— Ах, ну да… Ты ей запретил…

Забавненько.

Клюся с ребятами заиграли со сцены что-то несложное-танцевальное, довольно прилично, кстати. Во всяком случае, сразу стало веселее, народ еще не плясал, но уже двигался в ритме, притопывая и пританцовывая на ходу.

— Антон, не уделите пару минут?

— Александр Анатольевич? — увидев тут Вассагова, главу безопасности из Стрежева, я даже не удивился.

Не задумывался об этом специально, но, после Кеширского, подсознательно ожидал дальнейших флешбэков.

— Давно не виделись, Антон!

— Я не соскучился, если честно.

— Что же вы сразу грубите! — попенял мне безопасник. — А ведь я тут ради вас!

— Серьезно? — спросил я скептически.

— Не только, — поправился он. — Происходящие тут процессы интересны и поучительны сами по себе. Но, тем не менее, разговор с вами стал одной из причин, по которым я решил прибыть лично.

— И о чем будем разговаривать?

— О вашей… хм… дочери, — Вассагов покосился на весело смеющуюся Настю. Она болтала с ребятами и, кажется, впервые за долгое время выглядела довольной жизнью.

— Внимательно слушаю.

— Антон, вы не хотели бы вернуться в Стрежев?

— Александр Анатольевич, не вы ли мне настойчиво рекомендовали никогда ни в коем случае не возвращаться?

— Каюсь, — вздохнул безопасник, — был не прав. Ваша дочь казалась лишним дестабилизирующим фактором. Мы, может быть, несколько безапелляционно вам ее навязали, но немедленно убрать ее из города выглядело тогда хорошей идеей.

— А теперь?

— А теперь не выглядит.

— Как она говорит: «Пичалька».

— Именно. Со слов Ивана я знаю, что отдать вы ее не хотите. Понимаю — проснулись отцовские чувства. Уважаю, не смею настаивать. Кстати, не знаете, что с ним случилось?

— Знаю. Он смел настаивать.

— Он хотя бы жив?

— В специфическом местном смысле этого слова — да.

— Ах, да, — поморщился Вассагов, — покляпые. Ох уж мне эта жижецкая экология… Но это их проблемы, мы не вмешиваемся. И, тем не менее, как вы смотрите на переезд в Стрежев?

— Не вижу резонов.

— Ваша дочь там будет в безопасности.

— Знаете, пока что главную опасность для нее представлял ваш сотрудник… Кстати, это вы устроили давление через ювеналку и прочие фокусы?

— Что-то мы, что-то нет… Чтобы вы там ни думали, но Стрежев — не единственная заинтересованная сторона.

— И в чем причина такого интереса?

— В ее происхождении.

— Она моя дочь! — я начал злиться.

— Этого никто не оспаривает, поверьте. Но ее мать…

— Ее мать умерла.

— Это… некоторым образом не совсем так. Скажем, как бы вы отнеслись к тому, чтобы вернуть вашу Анюту?

Мне пришлось присесть за столик временного уличного кафе.

— Кофе, чай, глинтвейн? — тут же подскочил молодой официант.

— Коньяк есть?

— Непременно!

— Давайте.

Вассагов присел напротив.

— Если вы пошутили, — сказал я мрачно, — то зря. Не надо шутить такими вещами.

— Я чрезвычайно серьезный человек. Многие считают, что у меня вообще нет чувства юмора.

— И откуда же вы предлагаете ее… вернуть?

— Из ее дочери, которая, как бы вы ни пытались это отрицать, все же не просто ребенок. Когда-то они поменялись местами, и это можно… переиграть.

— И каким же образом?

— Примерно так же, как произошел первый обмен. Но, сами, понимаете — это возможно только в Стрежеве.

— Так же, как первый… И чем же вы собираетесь довести мою дочь до такой же степени отчаяния и боли, чтобы она сбежала туда же, куда ее мать? Или чтобы она смогла вытолкнуть Анюту из небытия, ее страдания должны быть глубже? Вы понимаете, что это фактически доведение ребенка до самоубийства?

— Этого, как вы выражаетесь, «ребенка», вообще не должно было быть! И, напомню, именно вы довели Анюту до такого экстравагантного суицида.

— Я понятия не имел…