Мерсье и Камье - [32]
— Ебаная жизнь!
Мерсье и Камье, словно приведенные в действие от одного провода, поспешно осушили стаканы и кинулись к выходу. Благополучно туда добравшись, они оглянулись. Сдавленный рев на мгновение вырвался из общего гвалта:
— В жопу Квина[54]!
— Дождь идет, — сказал Камье.
— Я тебе говорил, — сказал Мерсье.
— Тогда прощай, — сказал Камье.
— Ты не мог бы часть пути пройти со мной? — сказал Мерсье.
— Какого пути? — сказал Камье.
— Я живу теперь по ту сторону канала, — сказал Мерсье.
— Мне не по пути, — сказал Камье.
— Там есть вид, который разобьет тебе сердце, — сказал Мерсье.
— Слишком поздно, — сказал Камье.
— Выпьем по последней, — сказал Мерсье.
— Не на что, — сказал Камье.
Мерсье опустил руку в карман.
— Нет, — сказал Камье.
— У меня хватит, — сказал Мерсье.
— Говорю тебе, нет, — сказал Камье.
— Словно арктические цветы, — сказал Мерсье. — Полчаса — и их нет.
Они молча дошли до конца улицы.
— Здесь мне направо, — сказал Мерсье. Он заколебался.
— Что с тобой? — сказал Камье
— Колеблюсь, — сказал Мерсье.
Они повернули направо. Камье на тротуаре, Мерсье в водосточном желобе.
— В жопу кого? — сказал Камье.
— Мне послышалось, Квина, — сказал Мерсье.
— Должно быть, кто-то несуществующий, — сказал Камье.
Виски, в конечном счете, им помогло. Они неплохо продвигались, для их возраста, Камье мучительно не хватало его трости.
— Пропала трость, — сказал Камье. — А это была моего отца.
— Ни разу не слышал, чтобы ты об этом говорил, — сказал Мерсье.
— Если вспомнить, — сказал Камье, — мы слышали себя говорящими о чем угодно, только не о себе самих.
— Нам это не удавалось, — сказал Мерсье, — признаю. Он на мгновение задумался, затем произнес такой отрывок: — Мы, пожалуй, могли бы.
— Какое гиблое место, — сказал Камье. — Не здесь ли мы потеряли наш сак?
— Недалеко отсюда, — сказал Мерсье.
Меж высокими старинными домами бледная полоска неба представлялась даже более узкой, чем улица. Ей полагалось бы, напротив, представляться более широкой. Это ночь исполняла свои маленькие трюки.
— Все… более-менее теперь? — сказал Мерсье.
— Прости? — сказал Камье.
— Я спросил все ли, ну, знаешь, более-менее, с тобой, теперь.
— Нет, — сказал Камье.
Несколько мгновений спустя глаза его наполнились слезами. Старые люди довольно легко ударяются в слезы, вопреки тому, чего можно было бы ожидать.
— А ты? — сказал Камье.
— Тоже, — сказал Мерсье.
Домов становилось все меньше, улицы становились все шире, небо просторнее, они снова могли видеть друг друга, им нужно было лишь головы повернуть, одному налево, другому направо, всего лишь поднять головы и повернуть их. Затем внезапно все развернулось перед ними, как бы пространство зазияло, а земля смешалась с с тенью, отброшенной ею в небо. Но такого рода отвлекающие моменты долго не длятся, и вот они уже снова подавлены своим положением, двух стариков, один длинный, другой коротышка, на мосту. Сам-то по себе мост был очарователен, если послушать знатоков. Очаровательный, очаровательный мост. А почему бы и нет? Назывался он, как бы там ни было, Шлюзовый мост, и назывался так совершенно справедливо, стоило перегнуться через перила, чтобы на этот счет рассеялись всякие сомнения.
— Вот мы и пришли, — сказал Мерсье.
— Пришли? — сказал Камье.
— Под конец как на крыльях летели, — сказал Мерсье.
— И где твой вид? — сказал Камье.
— У тебя глаз нет? — сказал Мерсье.
Камье вглядывался в разные горизонты, как всегда destrorsum[55].
— Не торопи меня, — сказал он. — Попробую еще раз.
— С берега лучше видно, — сказал Мерсье.
— А какого хера мы тогда торчим здесь наверху? — сказал Камье.
— У тебя нет сил еще на пару шагов?
Они сошли на берег. Там была скамейка со спинкой, готовая подхватить их. Они сели.
— Ну вот, — сказал Камье.
На канал тихо падал дождь, к немалому огорчению Мерсье. Но высоко над горизонтом облака растрепались в длинные черные пряди, тонкие, словно распущенные волосы плакальщиц. Природа в наиглубочайших своих проявлениях.
Я вижу сестру-соузницу нашу Венеру, — сказал Камье, — идущую ко дну среди останков небокрушения. Я надеюсь, ты не этого ради сюда меня приволок.
— Дальше, дальше, — сказал Мерсье.
Камье сделал из ладони козырек.
— Дальше к северу, — сказал Мерсье. — К северу, я сказал, не к югу.
— Подожди, — сказал Камье.
Немного туда, немного сюда.
— Это и есть твои цветы? — сказал Камье.
— Ты видел? — сказал Камье.
— Я видел несколько слабых отблесков, — сказал Камье.
— Тебе нужно приноровиться, — сказал Мерсье.
— Я мог бы увидеть и получше, если бы надавил себе пальцем на глаз, — сказал Камье.
— Блаженные Острова древних, — сказал Мерсье.
— Не много же им было надо, — сказал Камье[56].
— Ты подожди, — сказал Мерсье, — ты лишь едва увидел, но ты никогда теперь не забудешь, и ты вернешься.
— Что это за мрачная домина? — сказал Камье.
— Больница, — сказал Мерсье. — Кожные заболевания.
— Самое то для меня, — сказал Камье.
— И слизистой оболочки, — сказал Мерсье. Он навострил уши. Не все уж так — до воя — нынче вечером.
— Должно быть, еще слишком рано, — сказал Камье.
Камье поднялся и пошел к воде.
— Осторожно! — сказал Мерсье.
Камье вернулся на скамейку.
— Помнишь попугая? — сказал Камье.
Пьеса написана по-французски между октябрем 1948 и январем 1949 года. Впервые поставлена в театре "Вавилон" в Париже 3 января 1953 года (сокращенная версия транслировалась по радио 17 февраля 1952 года). По словам самого Беккета, он начал писать «В ожидании Годо» для того, чтобы отвлечься от прозы, которая ему, по его мнению, тогда перестала удаваться.Примечание переводчика. Во время моей работы с французской труппой, которая представляла эту пьесу, выяснилось, что единственный вариант перевода, некогда опубликованный в журнале «Иностранная Литература», не подходил для подстрочного/синхронного перевода, так как в нем в значительной мере был утерян ритм оригинального текста.
В сборник франкоязычной прозы нобелевского лауреата Сэмюэля Беккета (1906–1989) вошли произведения, созданные на протяжении тридцати с лишним лет. На пасмурном небосводе беккетовской прозы вспыхивают кометы парадоксов и горького юмора. Еще в тридцатые годы писатель, восхищавшийся Бетховеном, задался вопросом, возможно ли прорвать словесную ткань подобно «звуковой ткани Седьмой симфонии, разрываемой огромными паузами», так чтобы «на странице за страницей мы видели лишь ниточки звуков, протянутые в головокружительной вышине и соединяющие бездны молчания».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Пьеса ирландца Сэмюэла Беккета «Счастливые дни» написана в 1961 году и справедливо считается одним из знамен абсурдизма. В ее основе — монолог не слишком молодой женщины о бессмысленности человеческой жизни, а единственная, но очень серьезная особенность «мизансцены» заключается в том, что сначала героиня по имени Винни засыпана в песок по пояс, а потом — почти с головой.
Вошедший в сокровищницу мировой литературы роман «Моллой» (1951) принадлежит перу одного из самых знаменитых литераторов XX века, ирландского писателя, пишущего по-французски лауреата Нобелевской премии. Раздавленный судьбой герой Сэмюэля Беккета не бунтует и никого не винит. Этот слабоумный калека с яростным нетерпением ждет смерти как спасения, как избавления от страданий, чтобы в небытии спрятаться от ужасов жизни. И когда отчаяние кажется безграничным, выясняется, что и сострадание не имеет границ.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.