Мерцание золота - [5]

Леша вздыхал, но на разгрузку являлся. Работой нынче не дорожили лишь те, кому нечего было терять, например, Паламарчук. Но Петр все же был внуком сразу двух маршалов СССР. А маршальским внукам легче было справляться с трудностями, чем остальным.

В «Московском вестнике» я стал появляться гораздо реже, однако бывал.

— Что пьем? — спросил я, приглядываясь к стоявшей на столе бутылке.

— Спирт «Ройял», — сказал Коледин. — Очень хороший напиток, бьет наповал.

— У меня массандровский портвейн, — наклонился к моему уху Паламарчук.

— Тебе самому мало, — отказался я. — Я уж как все.

— Паламарчук, это правда, что вы выпили все вино у Берра? — осведомился Уткин, сидевший, как обычно, на председательском кресле. В нем он походил на прокурора в зале суда. Картину портил лишь стоявший перед ним стакан со спиртом.

— А кто вам сказал? — поднял одну бровь Паламарчук.

— Да уж сказали, — усмехнулся Уткин.

— Ну, выпил, — не стал отказываться Паламарчук. — Утром похмелиться охота, а все бутылки пустые. Я туда, я сюда — ничего нет. Засунул руку в резиновый сапог, стоявший у двери, — есть!

— Как ты догадался, что вино во Франции прячут в резиновые сапоги? — изумился Коледин.

— Наитие, — опустил долу цыганские глаза Петр.

— Талант, — сказал я.

— А что в Аргентине? — продолжал допрос с пристрастием Уткин.

— Ты и туда летал?! — рука у Коледина дрогнула, и он пролил спирт на газету.

— Лучше бы не летал, — сказал Паламарчук. — Моим соседом в самолете был Солоухин.

— Очень хороший писатель! — очнулся человек, дремавший на кресле в углу, на котором обычно спал Бацалёв.

Отчего-то я понял, что этот человек не из писательского цеха.

— Таких жмотов свет не видел! — посмотрел на него Паламарчук. — Весь полет прикладывался к фляжке с коньяком, а мне не предложил ни разу.

— Сколько туда лететь? — спросил я.

— Часов десять. Представляешь — ни разу! В одиночку весь коньяк выжрал.

— Солоухин таков, — согласился Уткин. — Мне бы он предложил, а вот юнцам вроде вас — никогда.

— И вам бы не предложил! — загорячился Паламарчук.

Назревал скандал.

— А кто здесь писатель? — поднялся с кресла человек в углу. — Мне нужен романист.

— Вот он, — небрежно махнул в мою сторону Уткин.

Я романов не писал, но промолчал.

— Пойдем выйдем, — приказал человек из угла.

Только теперь я понял, что он из воинского сословия.

Мы вышли в коридор.

— Значит, так, — сказал вояка, усилием воли заставляя себя не качаться. — У меня есть сюжет, ты пишешь роман. Идет?

— Идет.

Наблюдая за его усилиями, мне было трудно заставлять себя стоять ровно, тоже хотелось покачнуться.

— На. — Он сунул мне в руки листок.

«Командиру ВЧ 15 956 полковнику Пушкину А.Г., — прочитал я, — от командира 1-й авиаэскадрильи подполковника Григорьева В.И. рапорт о служебном расследовании».

— И что? — посмотрел я на вояку.

— Ты читай, читай.

Я стал читать.

«20 августа 1987 года экипаж майора Гумилёва Н.К. на самолете АН-12 № 83 выполнял полет по маршруту Львов — Луцк — Дубно — Львов. При этом проводилась перебазировка истребительной эскадрильи с аэродрома Луцк.

Выполнив задание, по метеоусловиям Львова экипаж остался на ночевку на аэродроме Дубно. После ужина в летной столовой экипажем в гостинице была выпита полученная от командира Луцкой эскадрильи пол-литровая (по утверждению экипажа) бутылка технического спирта.

Ночью помощник командира корабля Матвеев С.А. встал в туалет по малой нужде. Однако, уставший после напряженного летного дня, лейтенант Матвеев С.А. в темноте перепутал дверь в туалет с дверью во встроенный одёжный шкаф, вошел в последний и помочился в летные сапоги майора Гумилёва Н.К.

Майор Гумилёв Н.К. заметил происшедшее только утром, надев сапоги на ноги.

В результате сложившейся психологической несовместимости прошу изменить состав штатного экипажа самолета АН-12 № 83».

— Н-да, — сказал я, закончив читать.

— А резолюция? — спросил вояка, который спал стоя, пока я читал. — Резолюцию разобрал?

Действительно, на листке была резолюция, написанная от руки.

— «Василий Иванович! — вслух прочитал я. — Не надо мне е…ть мозги! Буду я еще из-за всякой хрени изменять установочный приказ по части. Объяви Матвееву выговор за несоблюдение субординации, а Гумилёв пусть отольет в сапоги Матвееву и успокоится. Полковник Пушкин».

— Подпись есть? — спросил вояка.

— Есть, — сказал я.

— Вот, — сильно покачнулся он. — Писать будешь?

— Буду.

Я тоже качнулся.

— Сам Пушкин подписал! Бери рапорт себе.

Мы вернулись в кабинет председателя.

«Нет, Карфаген должен быть разрушен, — подумал я, взяв в руки стакан. — Сюжет не хуже «Капитанской дочки». А может, и лучше».

— Договорились? — подмигнул мне Паламарчук.

— Эта штука сильнее «Фауста» Гёте, — сказал я.

— Напишешь — дашь почитать.

Мы с Петром чокнулись.

К сожалению, я тогда не знал, что мы с Паламарчуком больше не увидимся. Он сильно исхудал и пил свой портвейн уже через силу. А спустя месяц мне сообщили, что Петра не стало.

— Отпевание в Сретенском монастыре, — сказала по телефону Бурятина. — Придешь?

— Приду.

Народу в храме было не много и не мало, ровно столько, чтобы не было толкотни. Несмотря на окладистую бороду Петра, было видно, что он совсем молод, едва-едва за сорок.