АЛЕСЬ КОЖЕДУБ
ЕВА
Повесть
1
В Минск я приехал в ночь на первое сентября.
Дорога с юга, где я бродяжничал все лето, достойно завершила мою черноморскую одиссею. В станице Дондуковской на бахче я наткнулся на машину с могилевскими номерами.
— Земеля?
— Бобруйский, — сразу признал во мне своего шофер.
— Попутчик не нужен?
— А як же!
Назавтра машина загрузилась арбузами, и мы поехали.
Как я скоро понял, арбузы были левые. Какие-то накладные на них были выписаны, однако шофер нервничал. А когда на въезде в Ростовскую область он отдал ментам десяток отборных полосатых, мои сомнения развеялись.
— Не заметут? — спросил я.
— Документы в порядке, — пожал он плечами. — Но ведь чуют, гады, где можно поживиться. Банковский счет когда-нибудь видел?
Он сунул мне в руки чистый корешок счета.
— Ну и что?
— Заполнить надо.
Я порылся в сопроводительных документах, прикинул, написал на корешке от фонаря номер счета Бобруйской райпотребкооперации.
Николай остановил машину.
— И все? — взял он двумя черными замасленными пальцами бумажку.
— Все.
— Дак, это... Поверят?
— Охота им проверять. Главное, чтоб цифры были, говорит мой батька бухгалтер.
Вот так мы ехали, питаясь арбузами с булками, а под Киевом у нас полетел диск сцепления. Николай полдня снимал коробку передач, полдня ставил ее на место, а нового диска на территории Украины не виделось даже в перспективе.
— Хана, — размазал он грязным рукавом по лицу пот, — дальше на второй передаче. Пойдешь ловить попутку?
Я, конечно, кореша не бросил, и до Бобуйска мы пилили со скоростью двадцать км в час. Мокрые от пота штаны и футболка, чугунная голова, глаза, уже не реагирующие на свет встречных фар. И Николай, вцепившийся в баранку.
— Сколько тебе за все это обломится? — спросил я перед Бобруйском.
— Рублей триста кинут, — сжал он зубы. — Пусть попробуют меньше.
Я ничего не сказал, торопливо попрощался с Николаем на вокзальной площади и прыгнул в пригородный поезд. Опаздывать на занятия мне не хотелось по многим причинам.
В Минске я сел в такси, примчался к дяде Васе, за пять минут принял душ, за три позавтракал — и в университет, крикнув тете Нине, что вещи заберу вечером. Каким бы классным ни было мое длинное лето на море, альма-матер роднее. Заскребло что-то внутри, защемило, в горле комок. Не знал я, что настолько сентиментален.
И вот через две ступеньки на четвертый этаж в сорок вторую аудиторию. Привет, привет, привет. Как лето? Отлично!
От окна машет рукой Ленка-комсорг, ржет, хлопая по плечу, Крокодил, Володя выхватывает из сумки фотоаппарат и щелкает. Судя по этим троим, в мире ничего не изменилось. И слава Богу.
Несколько минут я в центре внимания, жму руки, подставляю щеку для поцелуя, позирую Володе. Но ее нигде нет, и в животе появляется неприятный холодок.
— Ева возле актового зала, — шепчет мне в ухо Ленка.
Я недоуменно смотрю на нее.
Ленка обиженно хлопает глазами, морщит лоб, фыркает. Она ко мне со всей душой, а я идиот. Как обычно.
— Явится, — говорю я комсоргу.
И тут же является Ева. Светлые волосы подстрижены по-новому. Карие глаза, опушенные длинными ресницами, сияют ярче прежнего. Темные брови так же непозволительно густы. И ростом стала выше, к своим ста семидесяти еще добавила сантиметров пять.
— Каблуки, — шепчет Ленка.
Я, наверно, успел покраснеть и побледнеть, но, к счастью, на мне загар индейца. С таким загаром и Ева не страшна.
— Привет, — киваю я.
— Привет, — улыбается Ева.
Она всем улыбается, не только мне. И спешит к своим подругам Светлане и Нине. Эти девули с первого дня выделили друг дружку. Все высоки, все стройны, все минчанки. Большинство в нашей группе из разных городов и весей, но элита только они: Ева, Светлана, Нина. На первом месте всегда Ева.
Год назад мы отправлялись на свою первую картошку. Девчата с криком и писком полезли в грузовые машины с наращенными бортами, ребята помогали им, и я впервые прикоснулся к руке Евы.
— Тебя как зовут?
— Ева.
Она произнесла — Эва, на польский манер. В машину я ввалился последним. Ева подобрала длинную ногу, махнула рукой:
— Садись.
А у меня уже готова была фраза:
— Я хоть и не Адам, но внук Адама. Моя мама Лидия Адамовна.
Ева засмеялась, сверкнув крепкими зубами, и я понял, что рядом с ней мне всегда будет не по себе.
Тогда мы еще по-детски придавали значение оценкам, а у нас с Евой после вступительных экзаменов по девятнадцати баллов из двадцати.
— Умненькая? — спросил я.
— Ты должен быть умнее, — сразу расставила все по местам Ева.
И вот целый год позади, а у нас с Евой не разбери поймешь. Она не то чтобы равнодушна ко мне, но непостоянна.
— Ихняя сила в этом и есть, — подмигивал Володя.
Я злился.
— Какая сила?
— Ихняя.
— В чем выражается?
— Чтоб увернуться.
— А дальше?
— Пока не поймаешь.
Сам Володя поймал все сразу. На картошке он три дня присматривался, на четвертый остановился возле Светланы: эта.
— У нее жених, — предупредила его Ева.
Ева легко выдавала чужие секреты и не подпускала к своим.
— Какой такой жених?
— Парень у нее в армии.
— Он в армии, а я здесь.
И Володя принялся за дело. С утра до вечера снимал Светлану разными камерами и объективами. До утра сидел на крылечке дома, в котором жили красавицы. Подбрасывал в форточку цветы, сорванные в соседних палисадниках. На пятый день осады изобразил из себя Симеона-столпника. Возле хаты был столб на бетонной подпоре, при желании на него можно влезть.
