Мерцание золота - [14]

— В строгости воспитывали, — позавидовал я. — Значит, у нас в доме не было никаких масонов?

— Нет, только на балах гуляли, — сдвинул мохнатые брови Козлов. — Ну и догулялись. Но самое интересное не в этом. Бабуля про императора Александра III рассказала.

— Он тоже сюда захаживал?

— Да они с Олсуфьевым были ближайшие друзья! — Иван Иванович оглянулся по сторонам и понизил голос. — Гардеробную внизу знаешь?

— Конечно, — сказал я.

— Тогда это была каминная комната. Император приезжал, они с графом спускались вниз и запирались в каминной.

— Зачем?

— Пили вдвоем! Никого не впускали — ни гофмейстеров, ни шталмейстеров. Охрану, и ту на улицу выгоняли. Только за водкой в магазин денщиков гоняли.

— Наверное, денщика у государя не было, — подергал я себя за ухо. — Да и не водку пили, а шампанское. Но история занятная.

— Еще бы, — сказал Козлов. — Шампанского у меня нет, а водки выпьем. Закрой дверь.

Я безропотно повиновался. Традиции надо чтить, пусть они и восходят к Романовым.

— А в вашем дворце император бывал? — спросил я Петрова в ресторане шереметевского дворца.

— Наверное, — пожал тот плечами. — Кто только здесь не бывал.

— Странно, что ваш дом имени Маяковского, а не Блока или хотя бы Ахматовой.

— Так ведь в тридцатые годы давали имя.

Да, в тридцатые годы даже Пушкин не мог сравниться с Маяковским, не говоря уж о Блоке с Ахматовой.

— Предприниматели среди ваших писателей появились? — еще раз посмотрел я по сторонам.

— Я таковых не знаю, — сказал Петров.

— А у нас есть, — похвастался я. — Медальеры.

— Кто-кто?! — уставился на меня Петров.

— Медали из драгоценных металлов делают. Например, Белугин.

— Не знаю Белугина ни писателя, ни медальера, — сказал Петров. — Наши любят куда-нибудь за границу смыться. В крайнем случае выпить водки.

— Это все любят, — согласился я. — Даже масоны.

Масонов я упомянул, конечно, для красного словца.

Мы поужинали и разошлись. Собрание было назначено на завтра.

— Ну и что мы там будем делать? — спросил я Вознякова в гостинице.

— Ничего, — пожал тот плечами. — Послушаем, как они поносят друг друга, и разойдемся, как в море корабли. Ты не на флоте служил?

— Я вообще не служил, — раздраженно сказал я. — Офицер запаса после военной кафедры в университете. А ты небось подполковник?

— Полковник, — сказал Возняков, лег на кровать и укрылся одеялом с головой.

«Все они тут полковники, а я всего лишь старлей, — подумал я. — Какой с меня спрос?»

С этой сомнительной мыслью я лег в кровать и уснул.

На следующий день мы с Александром вошли в зал ровно в шестнадцать часов. Зал был полон. Председательствующий представил нас. Никто не захлопал.

— В президиум пойдем? — спросил Возняков.

— Лучше вот здесь, с краю, — сказал я.

Уже после первых выступлений стало ясно: подавляющее большинство в зале состоит из либералов. Так называемых патриотов здесь раз, два и обчелся, но сдаваться тем не менее они не собирались. На трибуну взошел писатель по фамилии Кутузов, и ядра в зале засвистели не хуже, чем при Бородине.

— Где здесь батарея Раевского? — наклонился я к уху Вознякова.

— Да это «Аврора» пальнула, — усмехнулся он. — Сейчас пойдем Зимний брать.

Но силы были явно неравны. Кучка патриотов едва сдерживала натиск превосходящих сил противника.

— Откуда здесь столько либералов? — спросил я Александра.

— Так это же Питер, — сказал Возняков. — Сначала революция, потом контрреволюция. Сегодня их день.

Собрание закончилось. Кутузов со товарищи пригласил нас в гости к Горбушину.

— У Глеба жена на дачу уехала, — сказал он. — Спокойно посидим, покумекаем.

Квартира Глеба Горбушина поражала не только своими размерами, но и полным отсутствием провианта.

— Зато выпивки много, — сказал Горбушин, вытаскивая из-под кровати ящик водки. — Не пропадем.

Мы с Возняковым переглянулись. В особняке Шереметева к представителям центра отношение было гуманнее.

— Может, сходить за хлебом? — предложил я.

— Да у нас закуски навалом! — сказал Горбушин.

Он достал из холодильника два помидора и плавленый сырок.

— Не в закуске дело, — вздохнул Кутузов. — Нужно, во-первых, отсудить половину Дома писателей, а во-вторых, хоть что-то оттяпать в Комарове. Народу у нас маловато.

— А мы область подтянем, — прогудел Горбушин, наливая в стаканы водку. — Главное, отделиться от исторических врагов. И в страшном сне не могло присниться, что Ленинград окажется в руках демократической сволочи.

— В чьих только руках он не был, — сказал Возняков. — Здесь сначала Распутина убили, потом Кирова. Короче, надо возвращать императора.

Он подтрунивал, и совершенно напрасно. У ленинградских писателей-патриотов положение на самом деле было аховое.

Но человек предполагает, а Господь, как говорится, располагает. Очень скоро яблоко раздора ленинградских писателей, которым был особняк Шереметева, исчезло. В Доме случился сильнейший пожар, и победители вкупе с побежденными оказались на улице. В чем-то мне этот факт представлялся символичным. В данный период общественного развития писателей выкинули с корабля современности. И сделали это не демократы с либералами, а некие высшие силы, я в этом был уверен.

Метаморфозы происходили не только во вселенском масштабе, но и в судьбах отдельных людей. В вагоне поезда, которым мы возвращались из Ленинграда в Москву, Возняков встретил одного из своих сослуживцев. Я мирно спал в купе, а Александр всю ночь беседовал со своим товарищем в тамбуре. Через полгода после этой поездки Возняков из перспективного теннисиста в одночасье превратился в банкира. Как мне рассказывали, он занимался финансированием наших войск на Украине. Одни части оттуда выводились, другие оставались на особых условиях, — там было чем заниматься. Как и Белугин, Александр теперь ездил на хорошей машине. При встрече он подавал руку, но было понятно, что в любой момент подобное панибратство может прекратиться. Слишком усталый у него был вид. А когда рядом с ним появился охранник, я и сам перестал его замечать. «Большому кораблю большое плавание, — думал я. — А писателю, появившемуся на свет в пинских болотах, трудно стать любимчиком Венеры или Аполлона, не говоря уж о Зевсе. Пощекочет своей бородой в застолье Бахус — и ладно».