Меня зовут Бёрди - [87]

Студия звукозаписи принадлежит звукорежиссеру, испанцу по происхождению, которого все зовут «Ла Нарис», по-испански «нос» или, вернее, «ноздря», за то, что он большой любитель засовывать в это отверстие все, что только можно вдыхать. Его студия стала родным домом для многих молодых рокеров столицы, здесь записывают диски, альбомы и много пьют. С наступлением ночи сюда стекаются завсегдатаи, слушают дневные записи за стаканом или дорожкой. Ла Нариз – характер у него не сахар, – держит свою компанию в ежовых рукавицах, пока не вырубается в три часа ночи на большом диване, обитом коричневой кожей. Изия здесь свой человек и знает, что брюзгливость хозяина – только ширма, маскирующая простой факт: он неспособен обойтись без своей ночной фауны. Эта шумная студия, полная молодых шалопаев, – такой он любит жизнь, все они давно это поняли и любят его за это.

Когда она входит в зал, before уже в разгаре. Стол ломится от бутылок, в помещении хоть топор вешай от густого дыма анаши. Все разогреваются перед концертом «Play» и «Антихриста» в «Little Big Club», еще бы, две самые крутые группы столицы на одной афише, такое нельзя пропустить. Вход бесплатный, наверняка будет неимоверная давка, но такие вещи ее мало волнуют, уж она-то всегда проберется. Изия наливает себе водки, приветствуя разом всех знакомых. Кажется, ей наконец-то полегчало.

Она заглядывает в телефон, нет ли чего от Масты; посылает ему сообщение.

«Как ты, мой гигант? ☺)»

Ла Нарис прокручивает выступление группы скримо[65], записанное утром, но это мало кому интересно. Взяв из валяющейся рядом пачки сигарету, она переходит в соседнее помещение. Давид, Рафу и Марина протирают маленькое зеркальце на письменном столе.

– Вау, красотка Изия!

– Все пучком, кореша?

– Тип-топ. А ты как?

– Нормуль.

– Маста здесь?

– Нет, отрывается без меня с дружками на тяжелом дабстепе. Я там долго не выдерживаю.

Рафу достает белый шарик.

– Будешь?

– Можно, а хотите, смешаем, у меня вот что есть, – она достает сложенный вчетверо клочок бумаги.

– Что это?

– Крутень, купила на Одеоне, вы только аккуратней, я всего-то покурила немного и так забалдела, думала, окочурюсь.

Рафу разворачивает листок и сыпет немного порошка на таблетку, которую уже начал толочь на зеркале.

– Когда начало концерта?

– В десять, первой играет «Play».

– Вы все пойдете?

– Yes.

– Класс.

– А то.

Зеркальце переходит из рук в руки, и белый порошок мощно бьет в ноздри. Головы откидываются назад, другие падают на грудь, ни одна не может остаться на месте, слишком сильно действие наркотика.

– Ооооох… черт, что это ты нам подсунула?

– Я же… вам… говорила, забойная штука.

Из ее левой ноздри капает кровь.

– Ох… твою мать…

Давид вскакивает.

– Блин, вот это приход, – бормочет он, пошатываясь. – Ваааауууу… Мне надо проветриться!

Марина и Рафу так и сидят в прострации, словно боятся, что их унесет накрывшая волна, сопротивляются по инерции. Изия встает, ударившись о столик, и направляется в туалет, она думает о Масте. Навстречу ей идет Ла Нарис.

– Изия, как жизнь?

Она улыбается.

Он смотрит на белый порошок в бумажке, которая осталась, развернутая, на столе.

– Это твое?

Она снова улыбается.

– Можно?

Изия пытается ответить, но может только кивать. Она хочет сказать ему, чтобы не прикасался к этой гадости, что эта штука сносит башку начисто, но не в состоянии выдавить из себя ни звука. Грохот музыки и вопли певца из колонок отнимают у нее последние силы. Она садится на пуф в прихожей и как будто засыпает, смерть наступает почти мгновенно. А Ла Нарис возвращается в студию с бумажкой в руке.

– Есть любители?

Внизу, у подъезда студии, Давид пугается, уж не инфаркт ли у него. Он думает об Изии, о Марине и Рафу, оставшихся наверху, они тоже выглядели неважно. Уличная прохлада обжигает ему легкие, лоб ледяной. «Чтобы от одной дорожки дури со мной такое творилось… Что за дела?» Перебежав улицу, он входит в сквер. Немного свежего воздуха, вот что ему нужно. Он садится на скамейку. Напротив сидят две девушки, и он замечает, что они тоже не в лучшем состоянии.

Он с трудом улыбается им, эта дурь душит его, плющит.

Одна из девушек, поменьше ростом, отвечает на его улыбку и встает.

– Что с тобой? Видок у тебя неважнецкий.

– Ничего… то есть… все будет хорошо… надеюсь.

Девушка, оставшаяся на скамейке, зовет свою подругу:

– Энкарна! Энкарна, вернись.

Та, что перед ним, улыбается, обернувшись, машет подруге рукой и подходит еще ближе.

– Да ты, я смотрю, совсем обдолбался.

– Да… можно сказать… не рассчитал, кажется.

– Оно и видно.

Лицо ее меняется.

– И это все, чего ты заслуживаешь, говнюк. Недоносок сраный, – шипит Энкарна.

Ее глаза расширились, кулаки ритмично сжимаются и разжимаются.

– Всю грязь, которую ты принес на эту землю, унесешь с собой.

– Что… Что ты…

Давиду чертовски трудно оценить ситуацию, ему не понять, реальна ли опасность, или он просто нарвался на городскую сумасшедшую. Он уже не может двинуться и только следит вялым взглядом за движениями девушки, которую как прорвало. Смысл слов до него не доходит. Она хватает его за шиворот и принимается яростно трясти. В нормальном состоянии Давид отшвырнул бы ее одной левой, но тело больше ему не повинуется, и он наблюдает ситуацию словно со стороны.