Men from the Boys, или Мальчики и мужчины - [69]

— Ты не виноват, Пэт, — сказал я. — Ни в чем. Все это дерьмо тянется уже долгие годы.

Он не смотрел на меня.

— Ты ни в чем не виноват.

Он хмыкнул.

— Я осуждаю родителей, — сказал он.

— Я бы хотел, — начал я, и он метнул на меня взгляд, услышав мой голос. — Я бы хотел, чтобы у тебя все было… более устойчиво и незыблемо. Пока ты рос. И теперь. Я просто хочу, чтобы твоя жизнь была прочной и незыблемой.

Он яростно замотал головой.

— Ты уже говорил, — сказал он.

Он не хотел об этом говорить.

Потом он посмотрел на меня. Наконец-то посмотрел на меня.

— Я не знал, куда еще идти, — признался он.

— В таком случае всегда приходи сюда, — сказал я. — Приходи ко мне. Когда больше некуда идти, просто иди домой. И оставайся столько, сколько хочешь. Хорошо?

Он немного подумал.

— Хорошо.

— Идем в дом, — сказал я и встал.

— Хорошо, — повторил он.

Я смотрел, как он бросил окурок на пол и раздавил его. Искры разлетелись и погасли. Нам пришлось пригнуть головы, чтобы выйти из домика.

Мы посмотрели на дом. Он был весь погружен в темноту, и только на кухне горел свет. Все дома были погружены в темноту. Я обнял сына за плечи и внезапно осознал, что он стал ростом выше меня. Когда это случилось?

И мы пошли в дом, где нас ждал старик.

III ЛЕТО. ЧЕГО ТЫ ЖДЕШЬ?

20

А потом настал день, когда моя жена слишком рано вернулась с работы.

Я был наверху, в своей комнате, редактировал съемочный вариант сценария «Мусоров». Я уже месяц как работал и получал неплохую зарплату, но теперь все было по-другому. Это было больше похоже на то, чем занимался мой отец. Потому что я уже не делал карьеру. Я просто работал.

Я как раз преодолевал сцену, которая мучила меня целое утро, когда услышал, как по улице едет фургон «Еда, славная еда». Я посмотрел на часы и вернулся к сценарию.

В сцене, на которой я застрял, один из мусоров засадил в камеру опытного грабителя. Он — мусор — насвистывал «Я бы хотел научить мир петь» и выплясывал около камеры. Жестокость полицейского казалась очевидной. Это была прямая отсылка к Тарантино, но меня беспокоило не это. Меня беспокоила смена ролей, когда офицеру в форме дают всю власть и заставляют его петь популярную песенку, а плохой парень при этом вертится как уж на сковородке. Словно добро в конце концов победит, а зло будет наказано.

И меня мучило то, что я понимал — это неправда.

Я отложил сценарий и подошел к окну. Фургон стоял перед домом. Странно. Сейчас как раз время ланча. Фургон должен быть у здания Канэри Уорф. Я увидел, как Сид выбирается с водительского места. Она подошла к задней двери фургона и стала вытаскивать подносы с едой. Рядом стояла одна из ее помощниц. Не столько помогала, сколько плакала. Я спустился вниз.

Сид вошла в дверь, неся подносы. Палочки из моцареллы. Японские пельмени со свининой и капустой. Сашими. Куриное соте. Мини-фриттаты.

— Что случилось? — спросил я, насторожившись.

Помощница шла следом за ней, шмыгая носом и всхлипывая над огромным блюдом с восточными закусками, которыми можно было накормить человек шестьдесят. Я взял у нее блюдо и отнес на кухню. Нетронутая еда лежала на Подносах. Сид уже возвращалась к фургону.

— Включи телевизор, — сказала она.

Я уставился ей вслед. Ненавижу, когда мне такое говорят. «Включи телевизор». Это значит, случилось что-то плохое. Это значит, что все идет не так. Я включил телевизор и сначала не мог понять, что вижу.

Шла прямая трансляция от какого-то сверкающего стеклянного здания. Мужчины и женщины в костюмах выходили оттуда, и у каждого в руках была коробка. Кто-то плакал. Кто-то злобно выкрикивал в камеру проклятия. Кто-то выплеснул кофе-латте в лицо одному из толпящихся вокруг фотографов. Камера приблизила молодого щеголя с коробкой из-под шампанского в руках, где лежали стек и клюшка для игры в гольф. Порыв ветра унес из коробки какие-то бумаги, но щеголь, похоже, ничего не заметил, или ему было все равно. На одной из сторон стеклянной башни виднелись большие четкие буквы. Камера укрупнила их. Это название мне что-то смутно напоминало.

Сид подошла и встала рядом.

— Это не они застраховали наш холодильник? — спросил я.

— Думаю, уже не застрахуют, — ответила она. — Я собиралась отвезти туда обед. А они обанкротились.

— Когда?

— Около двух часов назад.

Мы смотрели, как работники покидают сверкающую стеклянную башню.

— Что это значит? — спросил я.

— Не знаю, — ответила Сид. — Но по-моему, это только начало.

— Начало чего?

— Начало глобальных перемен, — сказала она, чуть ли не смеясь. — Не думаю, что им в скором времени понадобится сашими за двести фунтов. Может быть, уже никогда.

Помощница Сид топталась позади нее. Сид обняла ее и прижала к себе. Девушка снова разрыдалась. Я отвернулся к телевизору, пытаясь осознать происходящее. Офисные служащие с вещами, сложенными в коробки из-под шампанского. Подносы с никому не нужной великолепной едой у нас дома. Я прибавил громкость. Помощница Сид ревела так громко, что я едва слышал язвительные комментарии Роберта Пестона.

— Я позвоню тебе, хорошо? — говорила девушке Сид. — Когда что-то прояснится.

Я уселся на край дивана, желая понять, что происходит. Я слышал, как тихо открылась и закрылась входная дверь, и немного погодя услышал, как жена проклинает холодильник.